Флойд Лэндис продолжает свой рассказ: на этот раз речь пойдет о том, как именно он использовал допинг на Тур де Франс-2006, и кто из его коллег по цеху делал то же самое. Лэндис рассказывает о том, как отмечал свою победу на Елисейских Полях, и как низко ему пришлось падать со своего пьедестала, когда вскрылась правда о положительной допинг-пробе, каковы были его первые действия, и каким одиноким и незащищенным он чувствовал себя сразу после оглашения этой информации.

- В 2005-м было такое, что ты делал трансфузию, и что-то пошло не так?

- Нет.

- Когда-нибудь у тебя было такое вообще?

- Нет, насколько я знаю, иногда я чувствовал больший эффект, чем обычно, но… дело в том, что, несмотря на те данные, которые публикуются в прессе, что допинг дает тебе 40% преимущества, но все, что происходит в велогонке без допинга, то же происходит в велогонке с допингом. У тебя также есть хорошие и плохие дни, и другие переменные также присутствуют – ты не спишь как следует, ты не ешь как следует, у тебя или плохой, или хороший день. Ты всегда можешь разыграть карту допинга и объяснить все препаратами, но такие вещи будут происходить и без препаратов. Разница только в том, насколько ты быстр по сравнению с тем, насколько быстрым ты хотел быть. Я не знаю, насколько, не на 40%, но это помогает. Не бывает такого, чтобы не помогало.

- 2006-й был твоим лучшим сезоном: ты выиграл Париж-Ниццу, Тур Джорджии и Тур Калифорнии, и ты был одним из фаворитов Тур де Франс. Гонка стартовала в Страсбурге на фоне «Операсьон Пуэрто» и исключения некоторых гонщиков, включая Ульриха и Бассо. Что ты думал о том, что происходило?

- Ну, я всерьез рассматривал вариант вообще ничего не делать. Я действительно близко подошел к тому, чтобы сказать: «Я не собираюсь больше рисковать», но после я все обдумал и осознал тот факт, что все это публично, и если сойти с того пути, по которому все шло, это бы не изменило отношения людей. Это бы не изменило манеры работы UCI. Так много людей были замешаны в этом, что они не пошли бы вдруг искать Иисуса. Так что я решил, что риск был точно такой же, как на любом другом Туре, таково было мое мнение, так что все и произошло. Я не думаю, что случилось что-то необычное. Не было никаких полицейских рейдов и не было никаких реальных изменений в том, как относился ко всему UCI. Но я не собирался быть частью этого, потому что для UCI это был шанс сказать: «ОК, это наш шанс, давайте просто спалим все дотла и начнем заново», но я понимал, что если они сделают это, если начнут тестировать старые пробы на то, на что не могли тестировать раньше, меня в любом случае поймают, так почему я не могу попытаться выиграть? Сложно было понять, насколько велик риск, но я пришел к выводу, что он не намного больше, чем раньше, так что я решился и пошел вперед в соответствии с планом.

- А что насчет организации поставок, транспортировки и хранения крови?

- Это не так сложно. Она должна быть чуть заморожена, и простейший способ сделать это, даже если не было специального медицинского холодильника, а у меня его не было, - это поставить в холодильник большую миску с ледяной водой и просто оставить кровь там. Вам на самом деле не нужно больше никакое медицинское оборудование, единственное, сложно было достать мешки для крови, но я смог добыть немного через испанских парней (товарищей по команде), от Дель Мораля или еще кого-то. И если они у вас есть, то все что вам надо – это ледяная вода.

- Где ты забирал кровь для этого Тура?

- В Испании, в моей квартире.

- Ты брал ее с собой на Тур или передал кому-то другому?

- Я передал ее кое-кому еще. Я не могу назвать тебе имя, потому что я передал его властям, так что они могут… Я имею в виду, что имена некоторых людей я пока не хочу выдавать, пока они делают то, что должны делать.

- Когда ты делал трансфузию?

- Одна была ночью перед первым горным этапом, а потом… вот что я сделал: я не мог стартовать на Туре с уровнем гематокрита, который был бы слишком далек от нормы, так что я подождал, пока они не провели первоочередную проверку крови, до ночи перед прологом, а потом перелил 300 мл из мешка с кровью. Так что я стартовал с гематокритом 44 – и он мог немного изменяться, но это на самом деле не вызывало бы вопросов, даже если бы они протестировали меня сразу после этого – потом я сделал одну перед первым горным этапом, где я добыл лидерство, а потом сделал еще одну перед первым этапов в Альпах. Проще, когда ты делаешь это перед сложными этапами, потому что ты напряженнее едешь, показатели естественно сводятся к гормонам стресса и чему-то в этом роде. Если бы я знал, куда зайдет беседа, я бы сказал, чтобы ты прислал мне эти вопросы, и я мог бы сказать тебе более конкретно, потому что все это у меня где-то записано.

- Ты взял желтую майку в Пиренеях на Val ‘D’Aran, проиграл ее Перейро спустя два дня, отыграл обратно на Альп д’Юэз, снова потерял La Toussuire и снова вернулся в седло на следующий день в эпическом побеге на Morzine. Ты прошел допинг-контроль после этапа и сдал пробу со следами тестостерона. Откуда они взялись? Ведь ты делал трансфузии?

- Это была гипотеза, которой тогда многие придерживались, и я не мог выступить против этого в свою защиту, потому что в то время не мог сказать: «Я делал трансфузию, и потом возник положительный тест». Но потом они вернулись к пробам Б других образцов и решили, что это никак не может быть связано с мешками с кровью. Это просто бессмысленно. И сложность исследования позволила им обвинить меня, хотя никто толком не смотрел за тем, что они на самом деле делали. Эта лаборатория… возможно, они провели какие-то хорошие исследования, но результаты, к которым они пришли, были абсолютно бессмысленными. На самом деле они никогда не находили тестостерон. И самая хреновая часть в этом… я ведь действительно принимал тестостерон за год до этого – я использовал специальный крем всю гонку, - и меня тестировали, но ничего не определили. Но потом я решил, что если собираюсь дальше продолжать использовать препараты, то также могу иногда иметь при себе препараты в шприцах. Принимать тестостерон было легче, но гормон роста работал лучше.

- Что значит «работал лучше»?

- Ощущался лучше. Эффект от этих гормонов приходил постепенно. Это не как когда ты принимаешь амфетамины или наркотики, когда ты незамедлительно чувствуешь разницу; на это действительно стоит обратить внимание, потому что разница существенная. Некоторые анаболики работают быстрее, чем другие; некоторые больше удерживают воду; в моем случае гормон роста не заставлял меня чувствовать себя одеревенелым и раздутым, как это было с тестостероном. И с гормоном роста не было риска (разоблачения), кроме его физического наличия у меня, так что я просто решил, что могу его использовать. USADA (Антидопинговое агентство США) просили меня постараться и связать тесты с тем, что произошло, и я не хочу дискредитировать их или ВАДА, потому что я думаю, что там все-таки есть люди, которые пытаются делать правильные вещи, но я придерживаюсь своей позиции, что если вы собираетесь брать на себя ответственность за что-то, и люди ответственны за все, что собой представляет их система, то лучше бы вы понимали это правильно. Я использовал тестостерон при подготовке к Туру, и я знаю, как рассчитать его норму, и сейчас я знаю больше о том, как работает углеродно-изотопный тест, все тонкости этого процесса, и я не могу сравнить его с переливанием крови. Для меня это бессмысленно.

- ОК, давай вернемся назад к тому, что происходило на гонке. Так ты совершаешь этот эпический побег до Morzine, но все равно не получаешь желтую майку назад?

- Да, правильно.

- Ты вернул ее на предпоследнем этапе, в разделке?

- Да.

- То есть на тебе все еще огромное давление, вплоть до разделки? Ты должен сделать это?

- Да, конечно, но я был почти уверен… Я имею в виду, что знаю Перейро и знаю, что у него не было никаких новых приемов, кроме тех, которые он уже использовал, так что… я разговаривал с ним об этом, и он сказал мне, что должен сделать еще одно переливание крови, но меня это не волновало, потому что я был лучшим раздельщиком, чем он, независимо от этого…

- Вы с ним это обсуждали?

- Да, мы открыто говорили об этом в пелотоне, поэтому я не мог поверить, что никто не делал этого до того, как сделал я. Мы в буквальном смысле открыто это обсуждали: он делал переливание крови и искусственного гемоглобина.

- Ты издеваешься надо мной!

- Да, а потом он бросил меня под автобус (смеется), и я мирился с этим четыре года!

- F***!

- F*** его – это правильно.

- Это поразительно.

- (Смеется) Это глупая история, долгая глупая история.

- Что насчет Postal? Они же не ходили по кругу, рассказывая всем подряд, что делали трансфузии, не так ли? Или Армстронг?

- О, они знали. Мы довольно открыто говорили об этом с людьми – возможно, Арсмтронг не в такой степени, но такое было, да. Я имею в виду, что помню один конкретный случай, думаю, это было в 2003-м году, и мы сделали трансфузии предыдущей ночью, и если все не сделать как следует, то остается большой синяк, гораздо больше, чем от иглы. (На следующий день) я ехал рядом с Майклом Боогердом, и он показал на мою руку, улыбаясь, и, подмигнув, показал на свою руку… как бы говоря: «У меня есть то же самое».

- Я удивлен, хотя не должен быть, в этом есть смысл. Когда недавно попался Контадор, такие люди как Шлек и Бассо поддержали его.

- Да, но вот проблема – Перейро заявлял противоположное, что я украл у него Тур. Но он тоже был виновен.

- Да, это ужаснее.

- Ну, я не знаю, хуже ли это, но мне сложнее это принять. Что ты говоришь? F***! Я не знаю. Я имею в виду, что они просто должны сказать: «Смотри-ка, все неприкосновенны – просто скажи нам, какого черта происходит?» Вот что я предложил USADA и WADA, - просто дать всем по иммунитету и просто получить факты, но они не захотели.

- Для меня открытием, что ты принимаешь или принимал допинг на Туре, стала пресс-конференция, на которой тебя спрашивали о тех, кто проходил по «Операсьон Пуэрто». То, что ты уходил от вопросов, говорило само за себя.

- Я уверен, что так и было, но на самом деле я не хотел лгать. Я помню те вопросы, я помню, как их задавали, и как я пытался ответить на них, не будучи слишком прямолинейным. Но потом, когда возник позитивный тест, я оказался в положении, когда должен был ответить на них, и остался с решением – что мне теперь делать?

- ОК, мы к этому вернемся, но сначала давай перейдем к Елисейским Полям: Флойд Лэндис – третий в истории американец, выигравший Тур де Франс. Президент Буш тебе звонил?

- Да, вскоре после того, как этап закончился, и я вернулся в свой отель, перед ужином.

- Армстронг звонил тебе?

- Мне кажется, я говорил с Армстронгом… на самом деле я не помню, что он говорил…

- Как ты праздновал?

- Phonak и Энди Рис организовали вечеринку и сняли целиком ресторан с баром. Там были спонсоры команды и наши друзья, так что всего было, наверное, человек 150. Они сняли видео на Туре и показывали разные видеоклипы, а потом у нас был официальный прием, где люди поднимались, говорили тосты, и это было здорово. Мы, наверное, праздновали до часу или двух ночи, а некоторые ребята и дольше, но я был вымотан и вернулся в отель, что для меня было обычным делом. Обычно после Тур де Франс некоторые парни предпочитают уезжать, но для меня это утомительно. Доктор Кей (его друг доктор Брент Кей) прилетел утром, чтобы посмотреть этап, он был на вечеринке, там было совсем не много моих друзей. Дэвид и Роуз были там; они улетели домой на следующий день с Райан, и это был последний раз, когда я видел Дэвида живым. Вот и все.

- А Эмбер вернулась?

- Нет, Эмбер осталась и поехала вместе со мной в Голландию на критериумы. Мы должны были остаться на неделю, а потом улететь домой. Мы оставались там три дня или около того, а потом получили новости и вернулись в Париж, куда прилетел Энди Рис, чтобы мы встретились с его адвокатами.

- ОК, давай немножко вернемся назад… Ты был на критериуме в Stiphout во вторник вечером?

- Звучит правильно, да.

- Так тебе все сказали в среду утром?

- Да, так.

- Как ты обо всем услышал?

- Я был в своем номере в отеле – у нас с Эмбер был сьют с конференц-залом, гостиной и спальней. Вскоре после того, как мы проснулись и позавтракали, мне позвонил из своей комнаты Джон ЛеЛанг – он тоже приехал на критериумы, чтобы просто развлечься. Он сказал: «Флойд, мне надо с тобой поговорить, я могу войти к тебе в комнату?». Его голос сорвался и звучал действительно безумно, и я сразу понял, что случилось что-то не то, потому что я знал его два года, и никогда не слышал такой тревоги в его голосе. Я сказал: «Что случилось?», а он повторил: «Мне нужно зайти к тебе в номер». Я повесил трубку и был парализован страхом насчет того, о чем пойдет речь.

- Ты знал?

- Да, я сразу понял.

- Инстинктивно?

- Да, просто по тону его голоса. Я никогда не слышал такого напряжения за всю свою жизнь. Я знал, что это как-то связано с допингом и Phonak, и только надеялся, что это не я, но внутри себя я зал, что это было, и о чем он только что сказал мне по телефону. Он вошел в комнату совершенно обезумевший, у него тряслись руки. Мы пошли прямо в конференц-зал и закрыли за собой дверь. Он сразу сказал: «Флойд, у нас в команде позитив», на что я ответил: «У кого?». Он сказал: «У тебя», а потом я сел. Он сел за стол напротив меня. Я спросил: «На что?», он ответил: «Я не знаю, но мне позвонила Мартина из офиса, которая сказала, что нас только что уведомили об этом по факсу».

- Это твои слова – «На что?»

- Да, потому что я знал, что я делал, и я думал, что это может быть кортизон, который я использовал для моего бедра, и они просто не получили документы с разрешением. Это была единственная вещь, которую я держал в голове.

- Потому что у тебя было разрешение на использование кортизона?

- Да. Он сказал: «Я не знаю, но мне нужно получить факс. Они собираются прислать факс из штаб-квартиры сюда». В тот момент я хотел просто остаться один больше, чем чего-либо еще в этом мире, но прошли недели, прежде чем я получил такой шанс. Я вернулся в гостиную и не хотел говорить Эмбер, но просто взглянув на мое лицо, она поняла, что что-то случилось, и у меня не было выбора. Я сел рядом с ней на диван и сказал, что у меня позитивный тест, а она заплакала и спрашивала, как такое могло случиться. Я старался держаться уверенно, но никак не получалось, потому я знал, что в тот момент, когда ЛеЛанг сказал «у тебя», моя жизнь покатилась к черту, и уже ничего не могло быть как раньше. Меня знобило, меня прошибал пот, я был не в состоянии принять какое-либо решение, но я сделал все возможное, чтобы пообещать Эмбер, что с нами обоими все будет в порядке, что я сделаю для этого все возможное, но я никогда ничего подобного не чувствовал. Я не был в порядке в течение месяца. Я совсем не спал целых две недели, я просто лежал и бодрствовал. И чем дольше это длилось, тем хуже становилось, тем труднее мне было принимать решения. Я не мог ясно мыслить.

- Что случилось потом?

- Мы ждали там около получаса, пока не пришел факс, где говорилось, что тест позитивен на тестостерон, и я сказал: «В этом нет никакого смысла. Из всего, что могло быть, именно это не имеет смысла. Я не знаю, что с этим делать». И он сказал: «Наверное, мы должны отсюда уехать, потому что пресса узнает обо всем. Давай вернемся в Париж, и Энди прилетит туда». Так что мы сели в машину и поехали назад, в тот же самый отель, где я останавливался в ночь после того, как выиграл Тур, - в большой номер с видом на Эйфелеву башню, и я едва мог находиться в этой комнате. Мне было больно даже думать об этом, потому что я знал, что меня ждет. Я знал, что какой бы выбор я ни сделал, любой будет мерзким, и я не был подготовлен к такому, ни физически, ни морально. Я устал, я был во Франции и хотел убраться оттуда куда угодно, в любую точку земли. Я не хотел быть там, но тем вечером туда приехал Энди, и приехали его адвокаты…

- А что с Эмбер?

- Да, она была со мной все время. В среду и четверг утром мы должны были разговаривать с адвокатами и ребятами из Phonak, но в основном они концентрировались на том, как решить проблемы Энди Риса, потому что он уже проходил через это раньше, и теперь Phonak был публичной компанией, и надо было что-то с этим делать. Но было такое чувство, что все это длилось один день. Я не могу разделить вечер среды и утро четверга, или последующую субботу – до недавнего времени я даже не задумывался об этом. Я честно думал, что Дэвид совершил самоубийство через месяцы после Тура, но это было буквально через две недели. Для меня это длилось как вечность, так что я потерял ориентиры на шкале времени…

- Вечером в четверг была телефонная конференция с журналистами из США, и тебя спросили, принимал ли ты когда-нибудь участие в соревнованиях на допинге. Ты был как будто бы потрясен, действительно потрясен. Таким был твой ответ: «Я скажу нет… Моя проблема больше в том, как большинство людей представляют себе велоспорт из-за вещей, ушедших в прошлое, так что я скажу нет, зная, что многие люди будут считать меня виновным еще до того, как я получу шанс защитить себя».

- Да, так я сказал, потому что все еще придерживался лжи, и у меня не было правильного ответа на этот вопрос. Я не хотел думать, что обязан отвечать на это, и я не хотел говорить «нет», так что я просто сказал первое, что пришло мне в голову… Точно также я мог сказать «да»…

- Я нашел интересным, что ты не сказал «нет».

- Я не хотел этого, я не стал, но я не мог сказать «да». Я был не в состоянии, я не был достаточно сильным, я слишком устал, я был слишком потрясен, слишком ослаблен для того, чтобы даже просто рассмотреть возможность сказать «да». И если бы я сказал «да», то я знал, что бы случилось – я получил бы миллион вопросов. Так что я просто сказал «нет»… но я просто еще не мог себя заставить сделать это, я не мог думать. Новости появились во вторник, и это появилось на обложках главных печатных изданий в пятницу, и я должен был лететь через аэропорт Шарля де Голля в Испанию, потому что в тот момент мною просто управляли… если у кого-то был совет, я должен был ему последовать.

- Да, это показалось странным. Почему ты поехал в Мадрид?

- Я не знаю, они сказали мне ехать в Мадрид, и я туда поехал.

- Кто «они»? Кто давал тебе советы?

- Я спросил (адвокатов Phonak), что мне делать, и они ответили: «Мы не можем представлять тебя, мы представляем Энди», так что я спросил моего напарника (Мигеля) Пердигуэро – он был на Туре вместе со мной, - и он сказал: «Я знаю этих испанских адвокатов, они вытащили (Иниго) Ландалузе, после того, как его обвинили в применении тестостерона на Дофине, ты должен с ними поговорить». И я сказал: «Отлично, звучит так, как будто они знают, что делают. Я просто поеду туда». Так что мы улетели из Парижа в Мадрид, и я был на передовице каждой газеты, я должен был пройти через аэропорт и никогда еще так не боялся. Я не знаю, почему я боялся… я просто не хотел, чтобы кто-то меня видел, я хотел исчезнуть. Мы приехали в Мадрид, и те адвокаты сказали: «Мы собираемся устроить пресс-конференцию», а я сказал: «Нет, я не намерен устраивать пресс-конференцию, я не хочу этого, я не могу через это пройти. У меня только вчера была конференция по телефону, и это был такой стресс для меня, что я не могу сделать это снова». И они вернулись и сказали: «Ты просто поговоришь с одним репортером на камеру, и вот что ты зачитаешь». И они протянули мне это (заявление) и сказали: «ОК, пойдем вниз». И я подумал: «ОК, всего один репортер», и мы спустились, а в лобби было, наверное, человек 80, и они ничего не сделали, чтобы как-то оградить меня от них. Они просто не могли этим насытиться, им это нравилось, они попали на телевидение, - вот и все, что их интересовало.

- Адвокатов?

- Да, адвокатов, они были просто ужасны. Они посадили меня в эту комнату, дали мне прочитать эту бумажку, которая была как гугл-перевод, и сказали: «Прочитай это, а мы переведем все на испанский». Так что я читал это, и по мере того, как я читал, я изменял некоторые вещи, чтобы придать им смысл, но к тому моменту, как я закончил, я думал про себя: «Чувак, я не могу даже представить себе, как хреново это выглядело, потому что я даже не знаю, что я только что прочитал. В этом нет никакого смысла». А потом они задали несколько вопросов, но я встал и ушел так скоро, как только смог. Я думал: «Я должен добраться домой. Мне нужны другие юристы. Я просто буду делать вид, что ничего не случилось». Я хочу сказать, что я говорил, что тестостерон каким-то образом естественно вырабатывается в моем организме, хотя я даже не знал, какие были результаты теста! Я ничего не знал. Но, как я уже сказал, в тот момент я был не в том состоянии, чтобы справиться со всем этим. Так что почти все, что произошло с момента, когда мне сказали, до момента, когда я вернулся домой, случилось по советам тех, кто находился вокруг меня. Я был счастлив принять любой совет, который только мог, потому что я не мог сам соображать. Думаю, глубоко внутри я знал, что ничего не исправишь. Я знал, что я должен делать, но у меня не было сил, чтобы сделать это. Обычно я так себя не вел, это было для меня совершенно нехарактерно. Я надеюсь, что никогда больше не почувствую этого снова, потому что это был не я. Это был не я.

- ОК, вот что мне любопытно: у тебя были эти клоуны-адвокаты из Мадрида, которые устроили с тобой цирк. Ты в замешательстве, тебе нужен совет, тебе нужен кто-то, кто бы сказал: «ОК, Флойд, садись, и вот что тебе нужно сделать». Кто это мог быть?

- Нет, никого не было.

- Никого?

- Никого. Я был не Лэнс. У меня не было никаких советников, был просто я, и я был…

- Я не имею в виду советников, я имею в виду друзей.

- Там никого не было. Я был один. Была Эмбер, но она не знала, что делать… Она чувствовала то же, что и я.

- Она никогда не предлагала, чтобы ты просто сказал правду?

- Если мы и говорили об этом, то я не могу этого вспомнить, потому что, как я сказал, все навалилось сразу. Я уверен, что мы говорили об этом, я уверен. Я не сомневаюсь, что мы спорили о том, что я должен делать, но как только я сказал «нет» - а я сказал «нет», - то я решил: «ОК, теперь я буду придерживаться этого». Но я не мог думать. Я не мог осознать, что происходит. Я едва осознавал величину победы на Туре, и это была положительная нота, а тут все было наоборот. Это было что-то настолько невероятное для меня, но на другом полюсе. И это случилось так быстро, что я был ошеломлен. И опять же, это не попытка оправдать то, что я делал, разумеется, я лгал. И к этому моменту я привык лгать. За очень короткий промежуток времени я просто потерял связь с происходящими событиями. К моменту, когда я вернулся домой, я был настолько дезориентирован, потому что не спал и устал от Тура, что прошли месяцы, прежде чем я почувствовал… я хочу сказать, что мне было плохо, наверное, год. Ты не можешь представить себе, как ощущается подобный шок. Если бы кто-то сказал мне, что можно такое ощущать, я бы не поверил.

- То, что мне показалось интересным, - хотя я все нахожу интересным, - но Лэнс Армстронг тоже получал подобные новости, и его это так не потрясло. Он так не отреагировал. Ему говорили, что у него позитивные тесты с Тура-99, но это явно не повлияло на него так, как повлияло на тебя.

- Нет, явно не повлияло, я бы не смог гоняться.

- Почему это так глубоко на тебя повлияло?

- Потому что я не мог позвонить Фербрюггену и сказать ему все это свернуть. Мне было некому позвонить. Я не мог позвонить в USA Cycling. Он был внутри этого, он был на борту USA Cycling – те парни заботились о нем. Было, кому позвонить. Может, потому, что он другой человек, и реакция была другой, но я думаю, так было, потому что он был в безопасности, зная, что все можно исправить. Возможно, были определенные сомнения, но в конечном итоге он был уверен в том, что все можно исправить, в то время как я знал, что мне некому позвонить, что исправить ничего нельзя.

- Дэвид был самым лучшим человеком для тебя?

- Да.

- Почему ты не поговорил с ним?

- Я не знаю. Я не чувствовал, что у меня есть кто-то, кому я могу позвонить и спросить совета. Я думал: «Откуда он может знать, что делать? Я не имею понятия, что делать. И я знаю больше, чем он». Если бы я позвонил, то лишь для того, чтобы сказать: «Привет», чтобы почувствовать себя комфортнее, но ничего не могло заставить меня почувствовать себя комфортнее в тот момент, ничто не могло заставить меня почувствовать себя хорошо. Я чувствовал то же самое днем и ночью, снаружи и внутри, я чувствовал себя оторванным, полностью отключенным.

- А он пробовал тебе позвонить?

- Я уверен, что пробовал. Я не отвечал на телефон, я его просто выключил.

- Ты не отвечал на телефон?

- Для большинства людей – нет. Было очень, очень много телефонных звонков, но на большинство из них я не ответил. Я разговаривал с Лэнсом, потому что осознавал, что он единственный, кому я способен рассказать (что я переживаю). Все, что он сказал, было: «Ты должен лучше научиться говорить «нет». Просто скажи «нет» и прекращай говорить», - таков был его совет. Или сказать: «Разумеется, нет». Но по большей части я не разговаривал с людьми.

- На каком этапе ты говорил с Лэнсом?

- Сразу после той телефонной конференции, когда я сказал: «Я скажу «нет». Я уверен, что у него был кто-то, кто это слушал, потому что он знал, что я сказал. Он позвонил и сказал: «Ты не так это делаешь».

- Потому что это всегда значимый момент и для него тоже?

- Да, разумеется.

- Ему, должно быть, было интересно: «А что если Флойд собирается рассказать все?»

- Я уверен, что он об этом думал, и я уверен, что раз он сделал этот телефонный звонок, он был уверен в своей безопасности – по крайней мере, тогда.

- Джонатан Воутерс сказал, что он советовал тебе говорить правду.

- Советовал, да. Он прислал мне несколько сообщений, где было сказано: «Просто скажи правду».

- Это были текстовые сообщения? На самом деле вы с ним не говорили?

- Нет, в реальности я с ним не разговаривал, но я ответил на его сообщения, потому что он был еще одним парнем, про которого я думал: «ОК, он знает больше, чем другие. Я могу ему сказать. Он не будет слишком субъективным». Но проблема в том, что в моей голове правда была более сложной, чем в голове Воутерса, и я наконец-то это понял. (В прошлом апреле) когда я собирался рассказать всю историю, я с ним переписывался – потому что он знал, что раньше делали некоторые люди, и его совет был: «Просто скажи то, что ты знаешь о себе, и не говори ничего о ком-то еще». И я сказал: «Да, но, Джонатан, это история связана с другими людьми. Как я могу рассказать историю без этого? Что я должен сделать, когда меня спросят: «Кто помогал тебе принимать допинг в команде Postal Service?»?» Он сказал: «Просто скажи, что это не твое дело». Таковы были его слова. Я сказал: «Воутерс, ты когда-нибудь общался с прессой? Сказать «это не мое дело» - это худшее, что ты можешь сказать». В моем представлении правда была сложной. В его представлении это было так: «Да, я принимал допинг, а теперь просто иду домой». Вот что он пытался заставить меня сказать.

- Это была текстовая переписка?

- Да. На мой взгляд, нет никакой разницы между тем, чтобы сказать «Я не делал этого», или сказать половину правды, как это сделал Дэвид Миллар: Я сделал это однажды и надеялся быть пойманным, и я был слишком туп, чтобы выбросить шприц». Это было не то, что я собирался сделать. Если я говорю правду, то говорю правду, и если я собираюсь чувствовать себя виноватым по поводу всего этого дерьма, то я просто буду лгать и надеяться на лучшее. Я не знаю, почему Воутерс видит вещи так просто, но ведь все далеко не так просто.

- Это не очень хорошо на нем отражается.

- Нет, я согласен, так я это видел. И поэтому я думал: «Ладно, я собираюсь лгать, почему я просто не могу обезопасить и себя тоже? Я спасаю всех остальных!». Но никто бы в это не поверил в любом случае. Никто не поверил бы в историю, что я открыл допинг, когда гонялся в команде Postal Service. Что я должен был сказать? Я единственный использовал допинг на Тур де Франс?

   (Киммедж попросил Джонатана Воутерса изложить его версию переписки и получил следующее электронное письмо: «Я сказал Флойду быть абсолютно честным и искренним во всем, что было или могло бы относиться к делу, чтобы помочь USADA и WADA бороться с допингом. Я пытался связать его с Трэвисом Тайгартом, так как был уверен, что Трэвис будет справедлив. Я не говорил ему, что он должен публично открыть что-либо о ком-либо другом для СМИ, потому что СМИ не занимаются борьбой с допингом, и публичность может воспрепятствовать процессу расследования и борьбе с допингом. Я считал, что в абсолютной истине нуждались соответствующие органы власти, которые могли бы привнести значительные изменения в спорт. Не журналисты. Вот что я сказал ему»)

Окончание следует...

THE GOSPEL ACCORDING TO FLOYD.

An interview with Floyd Landis by Paul Kimmage.