В карьере Лэнса Армстронга ключевую роль играл контроль над своими словами, часть журналистов не верила в чистоту побед американца, другие полностью его поддерживали.

  Во второй части эксклюзивного интервью Cyclingnews, Армстронг говорит о своём взаимоотношении с журналистами, о том, как создавалась история семикратного победителя Тур де Франс, как образ героя воспринимался публикой. Также Лэнс Армстронг настаивает, что Тур де Франс 2009 и 2010 года ехал чистым.

- Давайте поговорим о 1999. Хотелось бы узнать, как средства массовой информации отреагировали на Вашу победу в том смысле, что существовало две стороны – у одной были подозрения, вторая Вас поддерживала и помогала, рекламировала Вашу историю. Как это всё работало?

- Какая именно сторона?

- Проармстронговская.

- Импульс истории дают в медиа, а потом она обретает форму в глазах общественности. Что было, то было. Был победивший рак, который из-за этого диагноза выбыл из спорта на два года, а потом выиграл труднейшую гонку мира. Как вы понимаете, в то время это я принимал как должное. Я понимаю, почему материалов обо мне с каждым разом становилось всё больше и больше. Вот поэтому негативная реакция потом оказалась такой сильной. Если бы я был просто парнем, выигравшим Тур семь раз без сопутствующей истории, реакция бы такой не была. Во многом это моя вина. Я ответственен за то, что вёл себя агрессивно, когда упрямо всё отрицал. Это была гигантская ошибка. Она привела к падению и усугубила его. Я полностью всё отрицал. Впервые этот вопрос возник на пресс-конференции в 1999. Не знаю ни одного человека, кто бы в такой ситуации, когда сидишь в жёлтой майке, ответил бы: «Да, отличный вопрос, я должен быть честным». Кто бы мог так ответить? Кто? Одно дело – не комментировать и уйти от вопроса так быстро, как только возможно, и совсем другое – отвечать агрессивно и пойти на конфронтацию, как поступил я.

- Я помню, как один французский журналист посетил Вас, когда Вы болели в 1996, а потом он увидел, как изменилось Ваше поведение и характер с 1999.

- Не знаю, но, конечно, между моей пресс-конференцией 1996 года и 1999 большая разница. Для меня продвижение наверх произошло слишком быстро. Я не был готов к этому, честно. Всем известно, что незадолго до этого было дело «Фестины» 1998 года, поэтому задавалось много вопросов. Я воспринял их как оскорбление, и не хотел отвечать, и тут поступил неправильно. Это моя ошибка. Хотел бы я сейчас туда вернуться и ответить на вопросы совсем по-другому, или более мягко, но я не могу.

- В то же время у Вас был свой большой сектор в прессе, который не задавал Вам вопросов и расписывал Вас в светлых красках.

- Да.

- Они тоже должны были знать, или подозревать, но об этом молчали. Как это получалось, как работало?

- Не знаю. Думаю, Вы сами в курсе, что комнаты для прессы на Туре – странное место. Там тысячи людей. Да, есть ребята, которые на самом деле всё знают, знают велоспорт со всех сторон и изнутри. Они знали. Они знали всё, всё то дерьмо, но они были друзьями игроков. Потом появилось новое поколение журналистов, и те, которые приходят только за тем, чтобы осветить допинговую историю. Такие не заботятся о велогонке, им плевать на падения, они приходят и ждут, когда произойдёт катастрофа.

- Вы уважаете лагерь Ваших сторонников?

- Да. Уважал и уважаю до сих пор.

- А что о тех, кто по другую сторону, людях типа Дэвида Уолша (David Walsh)? Что чувствуете по отношению к нему, изменилось ли отношение с 1999?

- Понятно, что у меня с Дэвидом долгая история. У меня смешанные чувства. Он был прав по поводу некоторых вещей, но я знаю и другие моменты, когда он высказывался некорректно. Он лучше, чем кто-либо, знает, где его можно «завалить» на ошибках, но как бы то ни было, сомневаюсь, что он будет читать это интервью, потому что находится как раз в середине своего мирового победного тура. Я пытался разрешить ситуацию как можно лучше, сделал всё, что мог.

- А как работает «чёрный список»?

- Нет никакого чёрного списка. Люди думают, что в автобусе висит лист с кучей фотографий. Но это полная ерунда. Да, мы сидим в автобусе и смотрим наружу, и так каждый день. Возьмите другие команды. Ты похож на крысу, загнанную в клетку. Мы видим за окнами автобуса людей, с которыми определённо не хотим разговаривать, и Крис Фрум, я уверен, сидя в автобусе и глядя в окно, думает, что вот с тем парнем говорить не хочет. И это абсолютно нормально.

- Были люди в прессе, с которыми Вы не стали бы разговаривать, были конкретные журналисты, которые знали, что если их ассоциируют, например, с такими ребятами как Уолш или Пьер Баллестер (Pierre Ballester), то доступ им ограничен. И этому есть доказательства.

- А свободного доступа не было в любом случае. Он всегда очень ограничен.

- Был случай, когда Уолша выкинули из автомобиля, потому что ребята не хотели с ним ехать. Йохан Брюнель однажды дал это ясно понять.

- Я считаю, что Руперт (Гиннес) (Rupert Guinness) и Джон Уилкоксон (John Wilcockson) были друзьями, не знаю Энди (прим. - Andy Hood, журналист VeloNews, освещавший Тур де Франс с 1996 года), но я ни разу не говорил, что если он садится в машину, то не может со мной говорить. Никогда так не говорил. Не секрет, что у меня с Дэвидом давние взаимоотношения, весь мир в курсе, но с теми ребятами никогда не было недоразумений.

- Вы уважаете Дэвида Уолша?

- (Долгая пауза). У него была вполне определённая цель, но всё в порядке, это была его визитная карточка. Был он честен и правдив в определённых аспектах? Да. Отличался ли я от других? Думаю, мы начинаем это понимать.

- Вернёмся к вопросу. Уважаете ли вы его как журналиста, несмотря на неприязнь к нему, или слишком рано говорить об этом? Я хочу сказать, что вы похожи, оба очень упрямые…

- Вы прямо мои мысли читаете. Мы с Дэвидом похожи. Я из тех, кто стремится к победе любой ценой, и Дэвид такой же. Даже если при этом придётся приукрасить, исказить. Он был прав, что я принимал допинг все эти годы? Абсолютно. Снимаю перед ним шляпу. Правда, иногда ради этой истории он ничем не гнушался. Но я понимаю его, я такой же. В таком мире я живу уже давно.

- Вы считаете, что можете контролировать медиа, журналистов, освещающих велоспорт?

- Не знаю, думаю, большую часть да. У меня нет ответа, но с большей частью у меня неплохие отношения.

- Потому что им нужна хорошая история, а Вы были тем крючком?

- Не знаю.

- Вам было легко поддерживать такие взаимоотношения, от той конференции в 1993 до той, что была в 1999 и дальше?

- Всё поменялось. Средства массовой информации изменились. Появляется больше и больше изданий. В ’93 были газеты, но не было этой армии блоггеров и веб-сайтов. Сейчас каждый своего рода журналист, освещающий гонку. Это подпитывает конкуренцию, люди гонятся за историями. А велоспорт для этого прекрасно подходит. Безумие последних 12 месяцев кормило то, что мы зовём сегодня средствами массовой информации.

- Это легко, сидеть на пресс-конференции и отрицать, и, в сущности, врать?

- Повторяю, я не знаю, кому ещё задавали такие вопросы, но когда ты один раз сказал «нет», тебе всё время придётся это повторять. Ты просто продолжаешь говорить «нет».

- Но Вы говорили больше, чем одно слово «нет».

- Я знаю, и лучше бы я был на пресс-конференциях более пассивным.

- Помню одну цитату: «Я смотрел в лицо смерти. Я не использовал допинг». Это очень сильное заявление.

- Дэниэл, все эти слова хотелось бы взять назад, или сказать по-другому, или вообще стереть. Это непростительно, слышать это трудно. Подобные заявления должны были показать или дать веру тем, кто боролся с раком, они относились к ним серьёзно. Эти слова давали им веру в то, что моя история идеальна. Возможно, я больше ассоциировал себя с ними, но я говорил неправду тысячу раз. Хотел бы я это изменить, но не могу.

- Вы когда-нибудь жалели о том, что ничего этого бы не было, если бы в 1999 у Вас не было разрешения на терапевтическое использование препаратов (TUE) от USADA, тогда Вы бы проиграли Тур и были дисквалифицированы?

- Я не думал об этом, не знаю. У меня нет волшебного кристалла.

- Если бы Вас поймали сразу, Вы бы вернулись и сделали тоже самое, или гонялись бы чистым, или сдались бы?

- Повторяю, я не знаю. Я никогда не думал, что у меня будет положительный тест. И никогда не собирался сдавать положительный тест. Никогда.

- Почему?

- Потому что план был консервативным. Забавно, но когда я говорю правду, людям она не нравится. Они требуют правды, ты раскрываешь им её, а они говорят: «Чёрт. Нам эта правда не нравится». Всё было так консервативно, математический расчёт рисков. Не должно было быть позитивного теста.

- Вернёмся к Вашим словам, что людям не нравится Ваша правда, потому что им трудно понять, а где вообще правда.

- Мне не доверяют. Конечно, они будут думать, что я вру, что я лгал им 15 лет, и, конечно, думают, что я и сейчас обманываю. Всё верно, я понимаю это. Но я расставляю всё по местам. Не каждый день, а на таких интервью как сейчас, и это правда. Им не нравится, когда я говорю, что Postal вовсе не была слишком искушённой. Им не нравится, когда я говорю, что в 2009 я был чистым, но всё это правда. Но я понимаю, почему люди мне не верят.

- И Вам не всё равно?

- Да. Мне совсем не всё равно, это расстраивает. Слушайте, это трудно, и быстро не проходит, волшебной формулы нет. На всё требуется время. Когда оно пройдёт, надеюсь, появятся другие голоса, которые поддержат то, что я сказал о той эпохе. Надеюсь, что со временем появится тест на гемотрансфузию, и пробы 2009 будут проверены.

- А 2010?

- О, Боже, да. Тогда я внушал страх. Но я не был также хорош, как в 2009. Так смешно, когда люди указывают на Ванту (прим. – 20-й этап Тур де Франс-2009, когда Лэнс Армстронг финишировал 5-м, и остался 3-м в общем зачёте, проиграв Альберто Контадору 5’24”). Одно дело, если бы ты шёл 15-м и уехал бы от всех, выиграл 5 минут и попал на подиум. Но я держался на зубах.

- Эксперты по биопаспорту отметили всплеск активности.

- Но тогда у меня и Левая (Лайфаймера) были взяты пробы. Мы поехали вниз, представитель допинг-контроля был в комнате, анализы были взяты немедленно. Никакой еды, воды, ничего.

- USADA утверждает, что всего один шанс на миллион, что Вы ехали тот Тур чистым.

- Просто это упоминалось в одном из их десяти пунктов. Мне всё равно, что они говорят. Я повторяю, когда придёт день и появятся тесты на трансфузию, я первым встану в очередь, чтобы проверили мои анализы. Всё ставлю на это.