Через год после объявления решения USADA американский гонщик Лэнс Армстронг решил рассказать о некоторых аспектах своей карьеры в эксклюзивном интервью Cyclingnews.

  Звезда велоспорта, которому перестали верить, получивший пожизненную дисквалификацию, человек, над которым до сих пор нависает несколько судебных исков, согласился дать интервью главному редактору Cyclingnews Дэниэлу Бенсону, поставив ему несколько условий – никакого видео, понимание того, что некоторые детали карьеры будут сообщены только WADA, UCI. Беседа началась с вопросов о первых профессиональных годах Лэнса Армстронга.

- Давайте начнём с 1993, переезд в Европу, на что был похож этот опыт.

- В действительности, всё началось в 1992, потому что тогда после Олимпиады я был стажёром. И у меня к тому времени уже сложилось мнение, что такое профессиональный велоспорт. От азов до верха. Азы – опыт Сан-Себастьяна, вершина – опыт чемпионата мира в Бенидорме. У меня было представление, но в 1993 я впервые проехал полный сезон. Для молодого парня, конечно, это было так, словно у меня открылись глаза. Правда, и поражён я не был. Я был конкурентоспособным на Гент-Вевельгем, на Париж-Ницца, на Tour Du Pont. Я чувствовал, что для такого молодого парня неплохо включился в игру.

- Насколько Вы были осведомлены о культуре этого спорта?

- Средне. Думаю, как и все, от гонщиков и прессы до болельщиков. Сегодня все ведут себя так, будто шокированы и поражены, но тогда пресса и гонщики были ближе друг к другу, как я думаю. Так же, как и в других видах спорта, в бейсболе, боксе. Эти ребята (пресса) знали всё, просто не писали об этом. Но сейчас медиа изменились. Велоспорт тоже на месте не стоит, но средства массовой информации изменились радикально.

- Вы боролись с гонщиками типа Индурайна, Жалабера, Ромингера и остальных. Вы были чистым, когда стали заметным в тех первых гонках? Осознавали, что происходит или уже были вовлечены в существовавшую культуру?

- Нет. Я имею в виду, как молодой гонщик, я не знал, что делают остальные. Но в своей основе мы…. я имею в виду, я не знаю подробностей о Хэмпстене, о парнях генеральщиках из команды Motorola, но мы были более-менее чистой командой. И ещё раз, молодой гонщик находится на нижнем уровне, в отличие от других.

- Вы сказали “более-менее”?

- (Смеётся). Да, именно это я и имел в виду – более-менее. Ещё раз повторю, я не знаю, что делали или не делали остальные, не хочу вдаваться в детали, но был поворотный момент велоспорта – переключение с низкооктанового на высокооктановый. Не знаю, кто первый переключился на высокооктановый. В «Мотороле» в 1993 году у нас такого не было. Всё задокументировано, мы совершили переход в 1995, но годом раньше мы сидели на низкооктановом (допинге). (Прим. Cyclingnews – Лэнс Армстронг объяснил, что «низкооктановый» означает «кортизон и т.д.»). Всё работало отлично в 1993, но в 1994 пошло уже не так хорошо. Зимой между ’93 и ’94 произошёл тектонический сдвиг.

- Было задокументировано, когда Вы первый раз пересекли эту черту. Если Вы хотите называть это «чертой», говоря о низкооктановом. Можете сказать, когда это было?

- Это уже детали…. Скажем, перед 1995.

- До того, как Вы переехали в Европу?

- Нет, нет. Я имею в виду, если учитывать приём таблетки кофеина перед критериумом.

- Ничего похожего на тестостерон?

- Абсолютно нет. Этого не было даже в 1995. Парни, которые давали показания под присягой, могут вам сказать, когда совершился переход. Мы чувствовали, что у нас нет выбора. Конечно, мы могли всё бросить и ехать домой, но если хотел выступать на уровне, выбора не было.

- 20 лет назад на чемпионате мира в Осло Вы выиграли чистым?

- В эти детали я вдаваться не буду. Там был всё ещё низкооктановый. Знаете, последние пару дней я читал все эти истории о Михаэле Расмуссене и его взаимодействии с Рольфом Соренсеном. Тогда это было в порядке вещей. Он всё точно сказал. Не знаю, какие у него мотивы, это не важно. Но сказал он всё верно.

- Так что это постепенный процесс.

- В то время это было нормально.

- Под медленным процессом я имею в виду этих гонщиков 1994, которые уезжали от Вас на Флеш Валлонь и Льеж-Бастонь-Льеж. Вы в радужной майке и думаете «мы должны их догнать», но процесс вхождения в зону допинга шёл постепенно, или это был мгновенный рывок?

- В 1994 мы ехали не на высокооктановом. Просто мучились весь тот год. В 1995 по разным причинам решили сделать следующий шаг.

- Был кто-то главный, который вышел и повёл?

- Не в моём стиле называть имена. Мы составляли группу американских парней, создали её, вместе принимали решение. Наверное, были люди в команде, старшие гонщики, знавшие, что надо делать, были и другие. Нам была нужна помощь врача команды, но все эти люди избежали последствий. Все. Полностью.

- Как Вы думаете, Вы могли бы выиграть в те ранние годы Тур де Франс?

- Я мечтал и жил этим, не был уверен, и не беспокоился, потому что в 21, 22 года мне не было необходимости волноваться по этому поводу. У меня было несколько лет, чтобы сосредоточиться на других вещах, как Классики, небольшие в несколько этапов гонки. Это было выгодно команде, сохраняло мне контракт, со мной всё было в порядке.

- Вуэльта 1998 года стала прорывом. Как это получилось? Я читал книгу Wheelmen, но что Вы сделали для этого? Потому что Ваш рекорд общего зачёта тогда находился где-то в середине 30-х мест, это не топ-5 или топ-4…

- Тот год был интересным, потому что я вернулся, вернулся после спасения. Вуэльта - это явно не Тур или Джиро. А я был суперлёгким, намного легче, чем когда-либо в карьере. Вы можете видеть это по фотографиям, но соотношение мощности и веса оказалось лучше, и я был невероятно мотивирован. Мы пытались создать команду с нуля. В то время Postal Service была никудышней командой, и мы взяли слабый состав на Вуэльту. Но мы поймали удачу, попали в удачный отрыв. Чёрт, в первый день произошёл разрыв пелотона, в самый первый день, и группа из 200 человек раскололась на две, я был 99-м. Держался на зубах. Никакого секрета, если взглянуть на ту гонку, там были взрывные гонщики типа Хосе-Мария Хименеса, но был и Абрахам Олано, который выиграл.

- Кто сказал Вам, что вы сможете сбросить других, крутя педали велосипеда Вашей бабушки… Что-то изменилось в допинговой программе, что у Вас получилось сделать прорыв.

- Не собираюсь рассказывать, это не интервью с WADA. С моей стороны было бы глупо раскрывать детали. Мне кажется, вам именно этого и хочется, но я не буду ничего говорить.

- Только да или нет?

- Нет, нет. Все знают. Тут нечего рассказывать. И я не хочу говорить только о допинге. Это лишь часть, но 99 процентов моей карьеры не о допинге. Просто сегодня это ключевое слово, чтобы привлечь внимание.

- Когда Вы поняли, что UCI наплевать?

- Не знаю, было наплевать, или они просто не могли, честно, сегодня я не слишком высокого мнения о Пэте (МакКуэйде) или Хайне (Вербрюггене), но что они могли предпринять? Представьте, что Вы – Хайн, и ещё раз подчеркну, я его не защищаю. Но перенеситесь в 94-й или даже в 93-й или ещё раньше. Он должен был знать, потому что высокооктановый существовал в конце 80-х и не только в велоспорте, а также в других видах на выносливость. И вот Вы – руководитель, у вас нет тестов, вообще ничего нет, что Вы будете делать? И снова повторю – я знаю, к тем ребятам легко придраться. Но что бы Вы делали? Жили надеждой, что кого-то поймают при пересечении границы? Сделать Вы ничего не могли. Возможно, им было наплевать я их не спрашивал. Но я знаю, что они ничего не могли сделать. Также, как и глава IAAF, или глава FINA ничего не в силах предпринять. У них просто не было инструментов, возможности появились через 10 лет.

- А Вы не думаете, что они просто не хотели?

- Если бы у них были научные данные, поддерживаемые законом, тогда да, но я не знаю. В конце концов, мы оказались там, где находимся сейчас. У нас есть тесты, которые работают ради определения одной смеси (ЭПО), и парни должны решать, стоит ли с этим связываться.  В то же время они могут определять только то, на что у них разработаны тесты. Я не защищаю их, не думаю, что это правильно или ответственно, мне на самом деле всё равно. Но велоспорт пытается справиться с давлением вещей, которые прочно связаны с ним уже долгое время. Пусть это было половинчатое правило, а оно таким и было, да, оно было не идеальным, но это был шаг. Но спорт от этого потерял доверие. Это привело к введению биологических паспортов и всему прочему, но не к доверию. В любом другом виде спорта, где есть проблемы с допингом, они просто сидят и надрывают задницы от смеха, не обращая внимания ни на критику, ни на открытость, не делают вообще ничего.

- С чем Вы сравниваете?

- Ну велоспорт, Тур больше, чем гонка кросс-кантри, даже больше, чем нью-йоркский марафон. Крупнее этих видов.

- Но не такой крупный как Кубок мира по футболу или Super Bowl.

- Слушайте. Большая разница между велоспортом, футболом и теннисом в том, что у них есть союз игроков, спортсменов, а у нас нет. У нас нет голоса, нет единства. Там на первом месте спортсмен. Те виды спорта, главные лиги, не позволяют подобному случиться, владельцы не позволяют. А мы же живём как на Диком Западе. У гонщиков нет прав, ASO продолжает делать миллионы, а у команд нет ничего. Единственное, что есть у владельца команды – текущий контракт и всё. У тебя может быть пара автобусов и грузовик. Никакой справедливости. Такая чёртова бизнес-модель.