Во второй части интервью, взятого Полом Киммеджем у Флойда Лэндиса, экс-гонщик откровенно рассказывает о своем детстве, прошедшем в среде меннонитов, о вопросах, которые возникали из противоречий между строгим воспитанием и реальной действительностью, о трудностях своего взросления, о том, каково ему было приспосабливаться к жизни вне привычной для себя среды. Лэндис вспоминает свои первые шаги в велоспорте, свои первые впечатления, первую встречу с Лэнсом Армстронгом и первые разочарования, которые принес ему спорт.

- ОК, давай приступим с самого начала. Ты второй по старшинству из шести детей – четырех девочек и двух мальчиков – у родителей Пола и Арлин. И ты вырос в Ланкастер Кантри, в Пенсильвании в традициях веры меннонитов?

- Да.

- Расскажи мне о своем брате и сестрах.

- Их образ жизни очень близок к тому, как мы росли, и как сейчас живут мои родители. У моей старшей сестры есть семья, и она сидит дома и заботится о детях. У моего брата небольшой ландшафтный бизнес. Две моих сестры все еще не замужем и живут с родителями.

- Они все еще живут в Ланкастер Кантри?

- Ага.

- У вас в семье были разводы? Меннониты могут разводиться?

- Нет, ты не можешь развестись.

- И они счастливы?

- Да, они считают, что счастливы.

- Но если они думают, что они счастливы, значит, так оно и есть?

- Ага… но не всегда.

- Что ты имеешь в виду?

- Ну, есть разные способы быть счастливым. Есть какие-то химические реакции в мозге, которые делают тебя счастливым, когда ты лидируешь на Тур де Франс, а есть…

- Извини, но они довольны?

- Да, довольны.

- И ведь немногие в этом мире могут сказать, что они всем довольны?

- Разумеется, немногие.

- Мне любопытно, как получилось так, что ты оказался единственным, кто ушел? У тебя те же гены и кровь, что у твоих брата и сестер, но ты стал единственным, кто вылетел из гнезда.

- Я не знаю. По каким-то причинам в сообществе меннонитов принято отсылать детей в частные школы, в христианские школы, но по неким причинам родители отправили нас в обычную школу, но перемены с тех пор, как они ходили в обычную школу, и тогда, когда я стал достаточно взрослым, чтобы пойти в школу, были довольно резкими. Ланкастер Кантри не так далеко от Филадельфии – где-то в часе езды, и, когда они ходили в обычную школу, там преимущественно были меннониты, их было гораздо больше, чем когда туда пошел я, так что, я думаю, на меня это произвело гораздо больший эффект, чем они предполагали. И после того, как я начал становиться таким, каким они не ожидали меня видеть, они отправили моих младших брата и сестер в частную школу. Так что я думаю, что частично все зависит от этого, а частично – это просто персональные особенности.

- То есть то, что ты пошел в обычную школу, привело тебя в другой мир – в наш мир?

- Да, который я бы иначе и не увидел. У нас не было телевидения, не было радио, на нас ничего не воздействовало. И потом вдруг я оказался в странной обстановке и был вынужден посмотреть вокруг и задаться вопросом: «Почему я веду себя так, а они ведут себя иначе?». А затем я просто начал анализировать все, что видел.

- На каком этапе ты начал задавать вопросы?

- Рано. Некоторые люди не задаются вопросами, но если вы личность, то начинаете спрашивать. Так что я задавался вопросами обо всем – и не потому, что я хотел быть дерзким, а потому, что просто хотел знать. Они верят, что если ты не ходишь в церковь по воскресеньям, то ты дурно себя ведешь и, возможно, оскорбляешь Бога, и поэтому нам не разрешали ходить по магазинам в воскресенье и не разрешали работать в воскресенье, но это сразу неопределенность, даже если тебе двенадцать. Что значит работа? Где провести черту? Мы не стирали в воскресенье, потому что это работа, но могли готовить и мыть посуду, а еще использовать электричество, которое требовало работы других людей, так почему же это считается нормальным?

- Ты можешь привести мне пример, каково было расти с твоими родителями? Было ли противостояние?

- Нет, это не было противостоянием… Начиная с момента, когда мне исполнилось 12 лет, регулярно – примерно каждую неделю – у нас были философские разговоры с моими родителями, но чем сложнее были мои вопросы, тем больше была вероятность, что ответом будет «Ну, это так, потому что об этом говорит Библия». Но почему Библия так говорит? И почему Библия противоречит сама себе в определенных местах? Для меня это было настоящее мучение: почему мне даже не было позволено думать об определенных вещах, и я почти не представлял своей жизни, не думая о них.

- О каких вещах?

- Меня всегда учили – и, возможно, это недостаток моего характера, но даже когда я стал способен думать, я понимал вещи буквально, и когда применял их к тому, что было в реальности, то… Нас учили, что Библия говорит, что грех – это не только прелюбодеяние, но и похоть тоже грех. И когда тебе 12 лет, то это может привести тебя в ад!

(Мы смеемся) Обойти это не было возможности, и это был один из основных источников моих вопросов, потому что как же я мог не думать о женщинах, если видел женщину? Это ставило меня в тупик тем, что это был грех.

- Как ее звали?

- Это не был кто-то конкретный, но ты же видел 12-летних мальчишек. Они ничего не могут с этим поделать. Но я не сказал бы, что каждый из моих разговоров с родителями вращался вокруг этой темы, но это было источником моего смятения. Это было основным источником моего замешательства…

- «Я попаду в ад, потому что чувствую это, хотя не должен»?

- Да, так что сейчас я хотел бы задать другие вопросы. «Почему я должен ходить в церковь в воскресенье? Почему половина мира никогда не слышала об этой религии, и попадут ли они все в ад? Я никак не могу принять то, что вы выдаете мне за причину». И в первые 20 лет моей жизни все философские вопросы, которые роились в моей голове, вращались вокруг написанного в Библии. И поэтому я зациклился на этих вопросах – я применял правила черного и белого к реальности и старался примириться с тем, как люди принимают решения, и как я сам буду принимать свои собственные решения. Я не перестаю верить в то, что многие основные моральные категории не были верны… как говорили мои родители: «Ты должен говорить правду, ты должен быть милым с людьми, ты не должен причинять другим людям вреда». У меня не возникало необходимости это объяснять, это я мог принять.

- Какое влияние все происходящее оказывало на твоих родителей? Они переживали за тебя? Вызывало ли это их раздражение?

- Я думаю это стало не столько раздражением, сколько поводом для беспокойства, потому что, чем старше я становился, тем сложнее становились вопросы, и тем лучше мои родители осознавали, что я не принимаю ответов в духе «потому что это так». Для них давать такие ответы было легче, потому что на них ничто особо не влияло, и я не знаю, сильно бы я отличался от них, если бы видел только то, что они видели в жизни. Но не было такого, чтобы я ощущал какое-то превосходство, считал, что я прав, и доказывал им, что они не правы.

- Какое место в твоем взрослении занимал велосипед?

- Оглядываясь назад, я могу сказать, что велосипед был моим наркотиком, - и, возможно, это неправильное слово, но так и было, в конечном итоге, все, кто ездит на велосипеде, знает, что это такое, это наркотик, это зависимость. Велосипед был моим способом забыть обо всем, чем я занимался в остальное время, когда просиживал и созерцал жизнь вокруг, стараясь не чувствовать себя виноватым. Я хотел выезжать, думая, что я тренируюсь для чего-то, но все это было лишь моими фантазиями, что я нахожусь где-то еще. Со временем, когда стало очевидно, что я смогу сделать карьеру и что я смогу добраться до Тур де Франс, и возможно даже победить, это постепенно перестало быть фантазией и превратилось в своего рода одержимость, и я работал ради своей цели.

- Когда ты впервые узнал о Тур де Франс?

- Я услышал об этом, когда мне было лет четырнадцать или пятнадцать, но это было больше чем-то мифическим – ведь эта гонка была во Франции. Я помню, как впервые читал статью об этом в велосипедном журнале, который был у моего кузена, - не знаю, почему у него был этот журнал, он даже не занимался велоспортом, - но на обложке был Грег Лемонд, и я помню, как читал о нем.

- Тебе было 11, когда Лемонд выиграл свой первый Тур де Франс в 1986-м?

- Да.

- И 14, когда он выиграл второй Тур в 1989-м?

- Да, так что, наверное, это произошло в тот период. Это точно была первая конкретная вещь, которую я когда-либо видел или читал о велоспорте. Я даже не помню, что я сказал, но я помню, как смотрел и читал статью. В тот момент я уже ездил на своем велосипеде, но не думаю, что после этого я когда-либо смотрел Тур де Франс до того момента, как Лэнс выиграл этап, после того как его напарник погиб в 94-м или 95-м.

- Это был первый увиденный тобой этап?

- Да.

- Это абсурд! Тебе было почти 20 лет!

- (Смеется). Да, это был короткий промежуток времени, когда я пришел от полного незнания к выигрышу Тур де Франс. Он был короче, чем я ощутил, - а мне показалось, что прошла вечность. Но я помню, как я смотрел на него в тот день и думал «Я бы хотел сделать такое. Мне бы очень хотелось выиграть Тур де Франс».

- В тот момент ты гонялся на маунтин-байке и прошел отбор в сборную на Чемпионат мира среди юниоров?

- Да, именно в 93-м я впервые летел на самолете, и вся поездка в каком-то роде травмировала меня, потому что я никогда не был нигде - ни в своей, ни в чужой стране. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь пил алкоголь, и я был настолько ошеломлен тем, как люди могут вести себя, что я с трудом мог участвовать в гонке – думаю, я финишировал последним.

- Ты используешь слово «травмировала»?

- Да, действительно травмировала.

- Я не понимаю.

- Это было, как если бы ты попал на Марс. Столько вещей оказались совсем другими. Я никогда не пробовал другой еды, кроме той, что обычно едят в Ланкастер Кантри – мяса с картошкой и чего-то в этом роде, - и теперь вдруг я не знал, что я ем, не мог понять, что и как мне делать, так много всего отличалось от того, к чему я привык, и я не мог приспособиться и просто… устранился. Я просто решил, что сделаю все, что могу, чтобы пройти через это, и вернусь домой. Я решил: «Гонка в воскресенье, у меня есть шесть дней, чтобы туда попасть, вот что я могу сделать». Я просто оставался в своей комнате или тренировался на велосипеде. Я даже не собирался смотреть по сторонам.

- Я бы подумал, что все будет наоборот: «Ух ты! Посмотрите-ка на это!». Почему ты не хотел смотреть по сторонам? Это пугало?

- Это пугало, потому что все это меня отвлекало. Я хотел остаться сфокусированным на гонке, и чем больше я смотрел вокруг, тем больше я должен был останавливаться и думать над всеми философскими вопросами, которые возникали у меня в голове: «В этой стране люди ведут себя так, и это так отличается от того, что мне говорили, как же они оправдывают это для себя?». И вместо того, чтобы попытаться встретиться со всем этим лицом к лицу, я предпочел не обращать на это внимания… и это возвращает нас к тому, почему я сказал, что в ретроспективе велоспорт, возможно, был для меня наркотиком: потому что если я гонялся и начинал обдумывать все эти философские проблемы, то в какой-то момент получал от себя аргумент: «Почему я вообще волнуюсь об этом?». И потом я просто поехал домой. Так что, пока я не отключал свой мозг и не переставал об этом думать, я не мог как следует гоняться.

- И ты не выступил как следует?

- Нет, я еле финишировал. Я оставался там еще дня два и, и пока все другие юниоры развлекались и валяли дурака, мог думать только о том, как поеду домой. И когда я приехал домой, то решил: «Ладно, это не для меня». Я действительно не понимал, что происходит. Я не знал, почему я так паршиво себя чувствую, я знал только, что вернуться домой было таким облегчением, и просто думал: «Больше никаких велогонок, мне это не нужно». Но потом, спустя два или три месяца, я оправился от этой гонки и смирился с тем, что я пережил, ко мне вернулась энергия, вернулась моя решимость. И потом я начал больше путешествовать и привык к тому, что в других местах все по-другому, но в первый раз мне было трудно.

- В 1995-м ты покинул дом и отправился в Калифорнию?

- Да, я уехал на свой 20-й День рождения. Я встретил нескольких друзей, который жили в Ирвайне, и они сказали мне, что зимой там очень здорово и солнечно, - а зимы в Пенсильвании, наверное, худшее время для велоспорта, - так что я решил провести зиму в Калифорнии.

- Как отреагировали твои родители, когда ты сообщил им, что уезжаешь?

- Моя мама была расстроена… нет, она не говорила мне не делать этого, она только немного поплакала, а мой отец сказал мне, чтобы я не забывал, чему меня учили, и чтобы я был осторожен, потому что они ничего не знали о Калифорнии, но для них это был дикий запад. В тот момент я думал, что их реакция чрезмерна, но, думаю, они осознавали, что я не вернусь. Потому что они были свидетелями моей трансформации с течением времени и моих вопросов, и это было вроде: «Не делай ничего, о чем будешь жалеть, и, пожалуйста, будь осторожен, звони нам, оставайся на связи». И я не очень хорошо работал в течение довольно долгого времени, и я не слишком часто разговаривал с ними, потому что я не хотел чувствовать себя виноватым. Когда я разговаривал с ними, мне было плохо из-за того, что я уехал, я не хотел видеть, как моя мама плачет, мне не нравился тот факт, что я причинил боль своему отцу, но я просто не мог остаться. Я не был там счастлив и не собирался быть там счастливым… так что, да, я провел зиму 1995 года в Калифорнии и решил не возвращаться.

- Каким был первый год, когда ты уехал из дома?

- По большей части я был действительно счастлив просто быть там, возможности думать о себе, и старался выяснить, чего я на самом деле хочу от жизни. И когда велоспорт стал трансформироваться из способа бежать от чего-то, я захотел делать карьеру. Это было здорово по многим причинам, и главным образом потому, что это было нечто совершенно мне чуждое - проводить зиму там, где постоянно было солнечно и тепло.

- Как начет секса и отношений? До того, как ты уехал, у тебя кто-нибудь был?

- Пока я не уехал, нет, не было. Я ходил не несколько свиданий с девушкой, и мои родители этого не одобряли, но я никогда не занимался с ней сексом – они заставляли меня чувствовать себя виноватым уже за то, что я пошел на свидание, потому что в религии меннонитов нет такого понятия, как встречаться. Вы как бы решаете, какая из девушек для вас наиболее привлекательна, и женитесь на ней. Вы не думаете об этом дважды, вы просто делаете это и все, вы не ищите ничего лучшего. Это нигде не прописано, но вызывает неодобрение, если вы ходите на свидания больше, чем с одной и двумя девушками, до того, как вы женитесь, потому что с вами что-то не так. А быть женатым – это значит иметь детей и учить их, как попасть в Рай.

- Кем была эта девушка?

- Я ходил с ней в старшую школу. Ее звали Мари. Я хочу сказать, что был в таком замешательстве по поводу всей жизни, и у нас с ней были такие разные точки зрения, потому что она жила в реальном мире, а я никогда не достигал момента, когда мне было бы полностью комфортно, что я даже не рассматривал возможности заняться с ней сексом. Я просто пытался понять, что происходит.

- А когда ты приехал в Калифорнию?

- Я все еще пытался приспособиться ко всему, и мне было не до девушек, что-то подобное случилось спустя некоторое время, когда я стал чувствовать себя более комфортно и уже оправдывал те вещи, которые должен был оправдывать на тот момент: не было проблем с тем, чтобы пить алкоголь и не чувствовать себя за это виноватым; не было проблем с тем, чтобы ездить на велосипеде воскресным утром, а не ходить в церковь, и не чувствовать вины по этому поводу.

- Расскажи мне, как ты впервые попробовал алкоголь.

- Это было в районе моего 21-летия, мы с друзьями ходили есть суши и пили сакэ и прочие глупости. В тот момент я был в компании людей, которые пили на вечеринках, а мне никогда даже не приходило в голову выпить, пока кто-то не предложил мне: «Почему бы тебе не попробовать?». Мне предлагали это и раньше, но я прислушался только тогда, и у меня промелькнули такие мысли: «Это было глупо, сейчас я могу сказать, что никогда раньше не пробовал алкоголь». А потом я подумал: «Нужно ли это говорить? Кого это волнует?». Я имею в виду, что это всегда было интересно говорить, потому что люди думали, что такое бывает только в романах, и потом я понял, что это не имеет никакого значения, хоть мне и пришлось лгать моим родителям, и мне было от этого не по себе.

- Потому что они просили тебя?

- Да, они просили, но не было вины в том, что я делал это, я был виноват в том, что знал, что придется лгать своим родителям. Потому что в тот момент я оправдывал сам себя, это не было чем-то плохим, - я просто не хотел лгать насчет этого. Возможно, это объясняет заданный тобой вопрос о том, что я хотел бы изменить: я бы сделал все точно так же, как было, но просто не хотел бы лгать об этом.

- Кофе тоже был под запретом?

- Нет, совсем нет.

- А как насчет фильмов?

- Технически это не было нарушением, но у них были аргументы против этого – когда я говорю «они», то имею в виду моих родителей и религию меннонитов, - что фильмы показывают греховные вещи. Первым фильмом, который я увидел в кинотеатре, был «Король Лев», но я никому об этом не говорил. Я ходил туда со своими школьными друзьями в 93-м году, и я чувствовал себя довольно дерьмово, потому что должен был лгать своим родителям о том, где я был.

- Мне казалось, что я где-то читал, что твоим первым фильмом был «Челюсти».

- Я смотрел его дома у друга, когда мне было восемь или девять лет. Мне было не по себе после этого фильма, потому что мне все казалось таким реальным. Я ничего не знал о том, как снимаются фильмы, и для меня это выглядело по-настоящему, и я больше не хотел смотреть фильмы после этого. Мне было страшно… но это странно, я имею в виду, когда вы слушаете музыку всю свою жизнь, что делает большинство людей, определенная песня напоминает вам об определенном времени. Led Zepplin напоминает мне о 97-м годе – но ведь это не время Led Zepplin! Так что все, что я видел, я видел в другие сроки, в отличие от большинства других людей. Так что когда я сейчас смотрю «Апокалипсис сегодня», то для меня это просто куча насилия. У меня нет родственников, которые прошли через войну, я ничего не знаю о Вьетнаме, пока я не узнал, что произошло на самом деле, я не мог поместить это ни в какой контекст. До сих пор есть фильмы, которые мне не нравились пять или десять лет назад, и в которые я вник только сейчас. Мне никогда не нравились «Славные парни», пока я не прошел через все это дерьмо, но сейчас я вник в него (смеется). Я однажды посмотрел его и подумал: «Какой глупый фильм. Я ничего не знаю о мафии и о том, как она работает». Долгое время в своей жизни я и не знал, что существует мафия. Я никогда не ездил в город, откуда я мог это знать? Но сейчас я это понял.

- ОК, так ты прибыл в Калифорнию и захотел сделать велоспорт своей карьерой?

- Да, но я думал, что это будет в маунтин-байке. Я вышел на профессиональный уровень в 95-м году, и все было в порядке, но 96-й год не слишком впечатлил, и 97-й был не намного лучше. Я переехал в Сан Диего в 96-м и жил с другом, Дэвидом Уиттом, который потом стал моим тестем, и я был готов бросить все это, но он убедил меня продолжать. До того момента у меня была команда и стабильный доход, но в 98-м я оказался без команды, и Дэвид сказал: «Послушай, ты не можешь пока уйти, ты должен дать себе еще год, попробуй гоняться на шоссе. Ты не должен беспокоиться об оплате, я за все заплачу, просто иди и тренируйся, посмотрим, сможешь ли ты найти контракт на шоссе». И той зимой я тренировался больше, чем когда-либо раньше в своей жизни. Я тренировался по 10 часов в день, а по вечерам болтался с Дэвидом и работал в его ресторане.

- У него был ресторан?

- Да.

- Как вы стали друзьями?

- Я начал тренироваться у Арни Бейкера в 96-м, и он посоветовал мне переехать в Сан Диего, чтобы мы могли выезжать на тренировки. И он сказал: «У меня есть друг, Дэвид Уитт, который только что развелся, так что он в депрессии, и если бы у него была какая-то компания, для него это было бы хорошо. Возможно, ему нужен жилец, давай я у него спрошу». И Дэвид сказал: «Да, разумеется», и мы с ним стали по-настоящему хорошими друзьями. Он был прекрасным парнем.

- Сколько ему было лет?

- В то время – где-то 48.

- У него были дети?

- Нет.

- Я просто подумал, может, это стало причиной, почему он так хорошо тебя принял?

- Да, возможно. Он не заменил мне моего отца, но он был парнем, которому можно было задавать вопросы.

- Я имел в виду, не относился ли он к тебе как к сыну, которого у него никогда не было?

- Да, может, и так, было что-то вроде этого, и отчасти поэтому он был так опустошен тем, что случилось в итоге.

- Погоди, давай будем идти постепенно.

- Давай. Да, со временем он стал очень эмоционально относиться к моим успехам на велосипеде, к моим взлетам и падениям. Я думал уйти в 97-м, но он сказал мне: «Просто попробуй еще один год, просто тренируйся и поучаствуй в каких-нибудь гонках весной, и посмотрим, сможешь ли ты найти команду. Ты можешь жить здесь бесплатно». Так я и сделал и отправился на пару гонок в Северной Калифорнии в феврале-марте, и по-настоящему хорошо проехал их. И таким образом моя карьера более или менее стартовала с командой Mercury.

- В 1998-м на Тур де Франс был скандал с Festina. Что тебе было известно в то время о запрещенных препаратах в велоспорте?

- До того момента, я знал в основном то, о чем читал, и это было не так много. У меня не было друзей внутри велоспорта, у меня не было друзей, которые были там, и я никогда ни с кем открыто об этом не говорил. Но когда грянуло дело Festina, я осознал, что это есть, что это происходит. Я подумал: «ОК, отлично, по крайней мере, теперь все открылось. Мне это не нравится, но, возможно, все может измениться». Все выглядело так, как будто дела идут на лад, так что я рад, что меня там не было.

- Ты присоединился к Mercury в 1999-м?

- Да, менеджером был Джон Уордин, и он хотел проехать Тур де Франс – это была его цель. Я не так уж много знал о команде, потому что я на самом деле не был знаком с шоссейными гонками, и их цели для меня ничего не значили. Мне платили 6 тыс. долларов в год – такова была моя зарплата. Это было здорово, Дэвид сказал: «Смотри, просто делай это. А я позабочусь обо всем остальном, что тебе будет нужно». В конечном итоге в тот году я ехал в основном американские гонки, пока в сентябре мы не поехали на Тур де Л’Авенир, - это был второй раз, когда я оказался во Франции.

- И ты хорошо себя там проявил?

- Да, я завоевал лидерство и закончил гонку 3-м, а потом был звонок от ребят из Postal Service (команды U.S. Postal), но я уже согласился ездить за Mercury еще год. Я прогрессировал, и все выглядело так, как будто команда тоже прогрессирует, так что я остался там на 2000 и 2001 годы.

- Когда ты впервые встретился с Лэнсом Армстронгом?

- Первый раз, когда я с ним пересекся, был… я однажды я пересекся с ним на критериуме в Остине в 2000 или 2001 году, и потом я встретился с ним на Дофине, когда мы приехали в Европу в 2001-м, и сказал ему «Привет» и «Удачи на Тур де Франс», а он сказал «спасибо».

- И все?

- Да.

- Ты читал его книгу («Не только о велоспорте»)?

- Да, я читал. Я знал, что эта книга – это приукрашенная версия парня, разумеется, я имею в виду его человеческие качества. Я думал: «ОК, это хорошая книга. Это мотивирующая книга. Мне нравится». Я не думал: «Это не может быть правдой».

- До того, как она была опубликована, он выиграл Тур в 1999 году. Каковы были твои впечатления от этой победы?

- Когда он выиграл Тур, я был уверен в том, что он был чистым.

- Будучи своего рода феноменальным?

- О да, я хочу сказать, что был под впечатлением, как был бы любой другой, и все это было бы хорошей историей, если бы закончилось уже тогда.

- В том году ты встретил свою жену, Эмбер?

- Да.

- Потому что на этом этапе Дэвид нашел кого-то другого?

- Да, Роуз работала на другой стороне той улицы, где мы жили, в маленькой католической школе. Дэвид ухаживал за ней, и мы обедали вместе и все такое, и они сказали, что хотели бы представить меня Эмбер (дочери Роуз).

- У Эмбер была дочь?

- Да, ее дочь зовут Райан.

- Расскажи мне о влюбленности и о том, как ты женился.

- Я встретил ее в доме Дэвида. Она ничего не знала о велоспорте, а я особо ничего не знал о чем-то еще, но… Да, мы поладили с самого начала. В то время я был одержим велоспортом и на самом деле не искал себе подругу, не говоря уже о подруге с ребенком, но для меня это не казалось чем-то необычным. Я знал, что для моей мамы это будет небольшим потрясением, но она не будет субъективной: она никогда в целом никого не осуждала.

- Потрясением потому, что у Эмбер есть дочь?

- Да. Мы встречались где-то год, а потом решили пожениться. Я все еще гонялся за Mercury, и на тот момент зарабатывал не так уж много денег, и мама Эмбер тоже не могла оплатить свадьбу, так что мы просто зарегистрировались в муниципалитете Сан Диего. Я даже ничего не сказал своим родителям – мы просто решили пожениться, и потом я позвонил своей маме и все ей рассказал, и для меня это было не очень приятно. Она сказала: «Мне сейчас нужно присесть, и я передаю телефон твоему отцу». И потом я сказал и ему, и он на время замолчал. Это, вероятно, был не самый обычный поворот событий, но ничего из того, что я делал на том этапе, не было таким уж обыкновенным…

- Как ты попросил Эмбер выйти за тебя?

- Я приобрел для нее кольцо, и Райан должна была вручить его ей во время обеда под Рождество – обед был в ресторане Дэвида. Я сказал Дэвиду, что собираюсь сделать это, так что он был там, и Роуз там была, и я подарил Эмбер кольцо и попросил ее стать моей женой. Мы говорили об этом раньше, поэтому не думаю, что для нее это было полным сюрпризом, но она была счастлива.

- Вы были счастливы?

- Да, я был счастлив. До того момента я просто старался идти по жизни, и мне не нравилось быть оторванным от семьи, не быть ни с кем связанным, так что стало хорошо, что у меня был кто-то, для кого нужно было работать, кто-то, кто стал мне опорой, которой у меня не было долгое время.

- Так ты женился в тот момент, когда дела у тебя шли не очень? Ты гонялся за маленькую команду, и у тебя не было денег?

- Да, но у меня никогда особо не было денег. У меня никогда не было каких-то сумасшедших ценностей, но я знал, что я хорош в гонках на шоссе, и у меня была одна вещь, которая являлась и целью, и мечтой.

- Что за цель? Что за мечта?

- К тому моменту я хотел участвовать в Тур де Франс, и я хотел выиграть его, если смогу. И это было хорошо для меня, потому что все, в чем я когда-либо нуждался, - это какая-то цель, какая-то миссия, - может показаться тупым то, что это была велогонка, но это было нечто, на чем я фокусировал свою жизнь.

- Эмбер подкупила такая жизнь?

- Да. Это стало и ее жизнью тоже. Она прочитала все, что можно было прочитать. Я никогда не водил ее в заблуждение насчет использования допинга. Я всегда говорил ей: «Слушай, это то, что я думаю, таков мой выбор», и она просто позволяла мне принимать решение, но она хотела быть в курсе. Она могла сказать: «Делай то, что считаешь нужным, но просто дай мне знать, и я все пойму».

- Вы поженились в феврале 2001 года. На каком этапе ты начал осознавать, что в плане запрещенных препаратов не происходит никаких изменений, и что тебе придется делать этот выбор?

- 2001-й год должен был стать для Mercury годом большого прорыва. Джон Уордин был полон решимости попасть на Тур де Франс и нанял кучу европейских парней, потому что ему нужна была wild card. Я общался со многими людьми тут и там, Гордон Фрейзер был моим близким другом и хорошим велогонщиком. Он был в команде Motorola и говорил мне, что ему не нравятся иглы, и что он не хочет быть частью этого, так что он вернулся к гонкам здесь, в США. А потом такие разговоры с некоторыми парнями стали более конкретными. Когда (Петер) Ван Петегем присоединился к команде, у меня были споры с ним о том, как оправдать это для самого себя, потому что на тот момент я был абсолютно против этого. Мне не нравилась сама идея, она не отражала того, что значил для меня велоспорт. У меня все еще был идеалистический взгляд на все это.

- Слово «отказывался» будет слишком сильным?

- Нет, я не думаю, что так уж отпирался… Я был действительно смущен тем, сколько людей принимало все так, как оно было. Я не знал, что в той или иной системе – в данном случае, в велоспорте, в чем-то настолько большом – что люди наверху реально могут манипулировать всем этим. Я не думал, что такое возможно. Это не укладывалось у меня в голове. Я думал: «Не могу поверить, что столько людей готовы пойти на риск быть пойманными». Но оказалось, что это были не только люди, готовые пойти на риск, но каждый был в этом замешан, или, по крайней мере, каждый, у кого была хоть какая-то власть, был замешан в этом. Я не ожидал такого поворота событий. Я не ожидал, что ребята, которые публично это осуждали, и которые заявляли, что являются теми немногими, кто пытается это исправить, на самом деле тоже позволяют этому происходить.

- Как ты пришел к таким выводам?

- Ну, как я сказал, 2001-й должен был стать годом прорыва для Mercury, когда они получили нового спонсора, Viatel, но он стал полным нокдауном. Нам заплатили за три месяца, и это был мой первый опыт сотрудничества с UCI, которые в основном заключались в этом: «Нас не волнует, каковы правила, все так, как это делаем мы».

- В каком контексте? Объясни мне.

- Мне должны были платить по 5 тыс. долларов в месяц в течение всего года, так что мне оплатили три месяца, а потом перестали. Когда команда регистрировалась в UCI, необходимо было представить банковскую гарантию, которая бы доказывала, что работникам заплатят, если команда развалится. После тридцати дней неуплаты спортсмен может письменно обратиться, чтобы ему выплачивали из суммы гарантии. Так что я написал претензию в UCI, и они прислали ее обратно, сказав: «Слушай, пожалуйста, не направляй претензию прямо сейчас. Мы заплатим тебе, когда пройдет два месяца, а сейчас просто подожди». Ну я и подождал два месяца и снова не получил денег, а я нуждался в деньгах, поэтому снова написал претензию, а они сказали: «Мы просто хотим, чтобы ты подождал еще только один месяц, чтобы посмотреть, сработает ли это», и к тому времени – это был июль или август – я был разорен. У меня был адвокат, который послал им электронное письмо, где говорилось: «Мне нужно, чтобы мне заплатили, и если вы этого не сделаете, я буду искать законные пути, чтобы получить свое». И в ответ мы получили письмо от Хайна Фербрюггена (президента UCI), где было сказано, что «это не Соединенные Штаты, это Швейцария», и где он угрожал подать на меня в суд и поставить в известность всех своих людей. Это было равнозначно «Иди ты, ты не получишь деньги». Потребовалось два года, чтобы получить эти деньги, и каждый раз, когда мы пытались выйти с ними на контакт, они просто посылали нас, писали, что «засудят нас», «нам все равно», одно за другим. И пока все это происходило, и я пытался получить свои деньги, меня наняли в Postal service.

   Продолжение следует...

THE GOSPEL ACCORDING TO FLOYD.

An interview with Floyd Landis by Paul Kimmage.