Кассано Маньяго 24 февраля 2005 года.

4.30 утра.

  Как и обычно бывало каждый вечер, я не стал ложиться спать рано, представляя себе, что все идет своим чередом, когда просыпаешься обычным утром, впереди трудная тренировка, и голова, сконцентрированная на все более близкой Джиро ди Италия, свободна от других мыслей. Я заставлял себя ничего не делать, принуждая тело отдыхать, а голову не думать. Не думать о том, что в своей кровати умирает моя мама.

  Звонок нахально выдернул меня из беспокойного сна, и мне потребовалась пара секунд, чтобы понять, что это звонит мой сотовый на комоде, и следующие две, чтобы осознать что случилось.

  «Быстро приезжай. С мамой плохо»

  Я понял сразу, что она уходит, но мне не хотят говорить об этом по телефону.

  Быстро приезжай.

  Я натянул комбинезон, в тот момент не было необходимости говорить что-то Микаэле, которая лежала рядом, она поняла все.

  От моего дома до дома родителей шестьсот метров, немного, даже если идти пешком. Но я в ту ночь взял машину, ехал и думал, что я предпочел бы жить более далеко, я думал, что не хочу приехать так быстро, как будто то, что меня ждут, поможет как-нибудь сохранить жизнь моей мамы еще немного…

  Она угасла в несколько минут. От момента, как я вошел в дом родителей сохранились беспорядочные воспоминания: образы и вспышка….Тихие слезы отца, медсестра с опущенными глазами, темная комнатка. Лицо мамы, маленькое и легкое на подушке, что казалась мне огромной, лицо наконец-то спокойное. Беззаботное.

Мама, слишком молодая для смерти, ушла в 48 лет, и я продолжал повторять, что нет, так не может быть. Её время не пришло. Ведь так много людей нуждается в ней. Мой папа, который с момента как обручился с мамой, жил в симбиозе с ней, всегда вместе, один не делал шага без другого. Мой папа, который всегда представлял, как состарится со своей женщиной, казался в тот момент самым одиноким мужчиной в мире.

  Моя Домитилла, её первая и единственная внучка, которой мама не могла надышаться, теперь будет расти без своей «бабушки Нис» (Нивес – имя моей мамы ей не удавалось выговорить), без бабушки, с которой проводила все дни и ставила ей песни Zucchero, те самые, которые ей нравились - Diamante и Cosi Celeste и Il grande Baboomba. Под них они танцевали вместе. Даже сейчас Домитилла, которой было всего два года, когда умерла бабушка, замечательно помнит некоторые моменты, проведенные с бабушкой. И даже сейчас, иногда, спрашивает бабушку Нис.

И я, что мечтал увидеть её недоверчивые глаза в тот день, когда я вернусь домой в майке победителя.

  Мама почувствовала себя плохо всего несколько месяцев назад. Помню то утро, когда она, как обычно, пришла к нам помочь Микаэле и побыть с Домитиллой. Её странный взгляд, как будто что-то случилось: «Да ладно, Иван, не волнуйся. Я несколько дней не могу переварить пищу, но сегодня иду к доктору»

  В полдень того же дня доктор, что ведет нашу семью, сделав радиографию желудка, сказал что есть маленькие кисты там где их не должно быть и поэтому надо пройти дополнительное обследование, чтобы исключить сомнения.

  Дней через десять я и мама посетили клинику Mater domini di Castellanza, первую по онкологии и где работал мой друг, я доверял ему. Ей сделали дополнительные анализы, и я не забуду никогда глаза, которыми он смотрел на меня, когда вернулся в кабинет с результатами анализов мамы.  Пустые глаза, полные тревоги. Глаза, которые увидели что-то, что не видели никогда ранее.

  Мама была оставлена в клинике, операция была запланирована через несколько дней, надо было удалить кисты и отдать на анализ.

Я же должен был ехать на Тур де Франс. Я не мог присутствовать день её операции. Когда я поехал попрощаться с ней перед отъездом, я привез ей книгу Иоанна Павла II, она обожала папу Войтылу, его выступления и статьи давали ей силу. Машина, которая должна была доставить меня в Бельгию, ждала на улице.

  Она попрощалась со мной с такой нежностью и фразой, которую говорила мне перед каждой гонкой: «Прошу тебя, лети как ветер сынок». Двумя днями позже её прооперировали.

  Тур начался хорошо, о том, чтобы взять желтую майку даже не говорилось, она уже была в руках Лэнса Армстронга. Однако я чувствовал себя в форме, педалировал легко и с первых дней мечтал о подиуме в Париже. Каждый вечер я звонил домой, и почти всегда мне удавалось поговорить с мамой: «Молодец Иван, сегодня я видела тебя по телевизору». В один из дней отдыха, когда караван переводит дыхание и подготавливается к тяжести последующих пиренейских этапов, я и велогонщики команды были в седле. 50 километров непринужденной езды, чтобы не потерять ногу и держать мускулы активными.

  После 15 минут тренировки, в кармане на спине завибрировал сотовый. Я увидел незнакомый итальянский номер. В другой момент я бы не ответил. Когда я тренируюсь, я не хочу отвлекаться.

  Главный врач. «Привет, Иван. Ты всегда просил ничего не скрывать от тебя. Опухоль злокачественная, метастазы везде. Мы не можем ничего сделать, твоей маме осталось жить шесть месяцев»

Я не сказал ничего.

Все сказали мои глаза.

  Одним взглядом Бьярне Риис понял, что случилось. Не сказав ничего, он забрал мой велосипед, закрепил его на машине, меня посадил рядом в машину и мы поехали в гостиницу.

Прежде чем оставить меня одного в номере, сказал только: «Сейчас уезжай домой, твоя мама важнее Тура».

  Он закрыл дверь. Я завалился на кровать и заплакал. Из меня выплеснулось все, все…как никогда ранее…. Я думал, да, я должен собрать чемодан, вернуться домой, потому что она нуждается во мне, моя жена и моя малышка нуждаются во мне, и я нуждаюсь в них всех. Я думал, что эта комната, гостиничный номер, затерянный во французской деревеньке, был самым последним местом на земле, в котором я мог сейчас находиться.

  А потом я подумал о маме, и о том, что хотела бы она. Её жизнь всегда была посвящена другим, от начала и до этого момента, я вспомнил её состояние, 15 дней назад в госпитале и я понял, что должен идти вперед, продолжать гонку, чтобы дать ей сил, когда она следит за мной по телевизору. Я должен остаться.

  Перед обедом вся команда собралась у меня в комнате, чтобы обнять меня, хлопок по спине, улыбка, я чувствовал себя любимым.

  Позже я стучал в комнату Рииса. «Бьярне, я остаюсь» Он посмотрел на меня несколько секунд: «Я это знал Иван»

  Следующий день начинал серию пиренейских этапов, от Castelsarrasin до La Mongie, труднейшие подъемы. Чудовищная жара. Перед стартом, окруженный гонщиками команды, я слышал, что это мой день, я должен попробовать, должен для мамы. Так пришел момент моей первой огромной победы в карьере, один из важнейших этапов тур де Франс 2005. Прежде чем поехать, Риис отозвал нас и раздал каждому желтый браслет от фонда Livestrong, основанного Армстронгом для помощи больным раком.

  На руле велосипеда, чтобы не чувствовать себя одиноко, я написал имена трех моих женщин: мама, Микаэла, Домитилла. Было бы легко сказать, что я летал, что на этих подъемах я чувствовал себя свободным, как птица, для которой не существует усталости и боли в ногах. Было бы легко сказать, что я был сильным, думая о разговоре днем ранее и об ужасных месяцах, что ждали меня по возвращению домой. Думая о маме, рядом с телевизором, что хватится другим больным в палате «Это мой сын»

  Я помню последние километры, мы остались вдвоем, я и Армстронг, никто больше не удержался на этом восхождении. Я попробовал один, два, десять раз, пока не увидел только свою тень на асфальте. Не существует одиночества более прекрасного, чем то, когда гонщик обходит последнего соперника, и вокруг него остается только пустота.

  Финиш, я потрогал руль, там, где была моя надпись: мама, Микаэла, Домитилла. Моя улыбка была яростной.

  Из наушника доносились голоса из технички, это Риис, который орал как сумасшедший: «Да Иван, да Иван, да». И после он заплакал. Заплакал и я.

Мама ты видела, что я сделал?

  Сестра мамы несколькими годами раньше мамы заболела раком, и медики так же давали ей шесть месяцев жизни, но она и сегодня еще здесь. Прошел адреналин первого момента, переварилось возбуждение победы, и я решил, что моя мама излечится, если это удалось моей тете, сможет и она.

  Первый человек, с кем я поговорил, был Лэнс Армстронг, прежде чем выиграть семь Туров, он смог победить боль с опухолью и после своего излечения стал рыцарем борьбы с раком. Я пришел в его номер в тот же вечер моей победы на La Mongie. Он, только что потерпевший поражение, принял меня, улыбаясь, и был глубоко расстроен моей историей. Он задействовал все свои знакомства и спустя пару дней нашел меня: «Иван, вышли мне все, что есть: радиографию, пробы, анализы. Если есть маленькая надежда сохранить жизнь твоей мамы, я помогу тебе, я познакомлю тебя со знающими эту опухоль людьми и, если будет необходимо, мы будем лечить её в Америке. Не волнуйся»

Это Лэнс Армстронг. Твердый, но в то же время один из самых щедрых людей, что встречались мне. Люди его фонда перевернули горы, пока не узнали, что лучший мировой центр по лечению такого рода опухолей был в Сиене, у некого профессора Манчини. Не было необходимости ехать в Америку, мы остаемся в Италии.

  В Сиене мама была подвергнута экспериментальному курсу лечения. Но после первых недель стало понятно, что не поможет ничего, опухоль прогрессировала, маме было все хуже, она становилась все более худой, все более маленькой.

  Чередовались периоды, когда она была дома, с другими, когда она должна была оставаться в клинике, здесь в Тоскане. Помню, что ей разрешили вернуться домой, чтобы провести Рождество с семьей.

  Последний раз, когда я видел улыбку мамы, был тот рождественский ужин. Мы были все вместе дома у родителей, мама была очень бледной, почти ничего не могла есть, и должна была постоянно сидеть. Но нам так хорошо было вместе. Спокойно. Она настояла на помощи нам в расстановке бокалов и хотела помочь нам всеми силами, хотела быть востребованной, смеялась.

  Через несколько дней мы вернули её в Сиену на новый цикл лечения. Но теперь ситуация приближалась к развязке, в эти дни переживаний мою голову посетила беспощадная мысль, уверенность, что моя мама умрет.

  Ей мы не говорили ничего: мы хотели, чтобы её последние месяцы были спокойными насколько это возможно. Мы обсуждали врачей, лечение, старались рассмешить её и внушить уверенность, что совсем скоро она снова вернется домой. Рассказывали, как ждет ее Домитилла, как она сама научилась ходить и бегает по дому, рассказывали её первые вопросы, мы давали ей возможность зацепиться за жизнь.

  Она всегда делала вид, что верит нам, до самого конца, тысячный жест великодушия, экстремальная попытка защитить свою семью.

  Ещё несколько лет после её смерти мы верили, что она ушла, не осознавая полностью, что случилось, и это уменьшило её страдания. Но в один из дней я встретил Сеньору Эрнесту, женщину, которая является наместником Бога. Она сказала, что мама знала все, она с самого начала поняла, что скоро умрет, что должна оставить нас, что покинет этот мир. С ней она была открыта и доверяла ей свои страхи, попросив побыть рядом с её мужчинами в день, когда её не станет. Мама знала все с самого первого момента. И прятала от нас это знание, чтобы сохранить наше спокойствие. Вот оно: когда я думаю, что такое любовь, я думаю об этом поступке моей мамы, позволяющей ей быть на нашей стороне, в тысячный раз, в последний раз.

  Её последние дни в клинике Сиены были ужасными. Мама угасала день за днем, час за часом как свеча. Боль пожирала её изнутри, было невозможно что-то сделать и даже максимальные дозы морфина не помогали.

  Профессор Франчини позвонил мне в один из дней в середине февраля: «Иван, все кончено. Если вы хотите, чтобы она умерла у себя дома на своей кровати, то должны приехать за ней сейчас же» Я поехал один, моя мама уже не узнавала никого. Только тончайшая ниточка связывала её, кто знает как, с жизнью, что уходила. В пару часов мы организовали переезд, поместили маму в машину скорой помощи вместе с двумя медсестрами, потому что все были уверены, что ей не удастся добраться до дома живой - до Кассано Маньяго было пять часов пути. Я сопровождал их на машине.

  Это было адское путешествие, сразу после Флоренции пошел снег, и не прекращался до Варезе. Была ночь и помню, я ориентировался по лампам машины скорой помощи, ехавшей передо мной. Я держал телефон в руке, скованный страхом услышать звонок из машины, услышать, что мама умерла.

  Я хотел, чтобы она умерла дома, в своей кровати, среди своих вещей. Мы приехали в Кассано поздней ночью. Около двери нас ждал папа. Как только медперсонал достал кушетку и перенес в дом, мама, что несколько дней не говорила, открыла глаза: «Я дома, я у себя дома» Мы обернулись все, ободренные, несколько минут назад она умирала и сейчас, дома, казалось, зацепилась за жизнь. В один момент её тело, съеденное раком, получило толчок, восстало из смерти и стало как два месяца прежде, когда мама легко узнавала всех и разговаривала.

  Я уверен, что если бы в тот день я не поехал забрать маму из Сиены, она умерла бы тем же вечером. Привезя её домой, нам удалось подарить ей несколько дней покоя. Три дня она была в кровати, внимательная, достойная, сильная. И в эти три дня ей удалось, в своей манере, попрощаться со всеми и оставить нам последние воспоминания.

  Вечером 23 февраля мы были все около её кровати. Она попробовали покушать несколько ложек пасты, но ей не удалось. Около одиннадцати она позвала меня и взяла мою руку. Потом, приблизившись к моему уху, прошептала мне : «Иван, сейчас иди домой. Иди спать, ведь завтра ты должен тренироваться, ты должен выиграть Джиро ди Италия»

  Это была последняя фраза, сказанная моей мамой.

  А день, когда она умерла, после того как побыл несколько часов в доме родителей, я понял что должен делать. Не говоря ничего, я переоделся в велоформу, обул велотуфли.

  Я взял велосипед, я должен был проехать двести километров, запрограммированных в плане тренировок. Двести километров злости, слез и редких улыбок. Двести километров вместе с ней. На равнинных участках, когда я шел на максимальной скорости и поднимал глаза, мне казалось, я вижу маму, которая едет впереди меня на мотоцикле моей бабушки. При подъеме, когда серце стучало на полную мощность, я слышал её голос: «Иван, слезь с велосипеда и иди делать домашнее задание»

  Моя мама есть и сейчас. Я верю в её присутствие, я чувствую её каждый день, в той или иной манере. Её телефонный номер сохранен в моем телефоне как номер бабушки Нис. В её комнате все осталось на своих местах: стул, на котором она оставляла свои вещи, столик, где лежит её шляпа, которую она носила, чтобы скрыть последствия химиотерапии, и в шкафу стоят ее туфли. Как будто однажды она вернется, как будто она никуда не ушла.

  Куда бы я ни шёл, со мной всегда две важные для меня вещи.

  Фото, где я еще ребенком поднимаюсь на Stelvio на своем голубом Asperge, с её посвящением на обороте: «Иван, ты сильнейший, твоя мама».

 И её фраза, как последнее желание, как молитва: «Иди спать, ты должен выиграть Джиро ди Италия»

Продолжение следует...