Фабио Якобсен о падении, лечении, Дилане Груневегене, новом взгляде на жизнь и возвращении после травмы

  Фабио Якобсен уже вернулся на велосипед и принял участие в тренировочном лагере команды Deceuninck-Quick Step после страшного падения 5 августа. О том, что чувствовал в день 1-го этапа Тура Польши-2020, как пережил первые дни в больнице и как ощущает себя после многочисленных операций, 24-летний нидерландский велогонщик рассказал в интервью газете AD.

Photo © Deceuninck - Quick-Step - ©Wout Beel - Photo credit: ©Wout Beel

 Сезон 2020 года для Фабио Якобсена начался отлично – на первой же гонке сезона, Вуэльте Валенсии, он выиграл этап, на Вуэльте Альгарве также стал победителем этапа, 8 марта отпраздновал победу на классике Grote prijs Jean-Pierre Monseré. Затем сезон прервался из-за пандемии. Но когда гонки вновь рестартовали, нидерландский спринтер команды Deceuninck-Quick Step выступал лишь один день. После 1-го этапа Тура Польши-2020 он очнулся на больничной кровати.

  Фабио Якобсен не понимал, где находится, и что случилось, едва мог двигаться, не мог говорить – в горле была трубка. Три врача, стоявшие у его постели, сказали, что ему сделали операцию, и спросили, может ли он пошевелить руками и ногами. Ему с некоторым усилием это удалось. Они сказали, что он выиграл гонку, и спросили, хочет ли он узнать, как выглядел, когда его привезли в больницу. Он кивнул. Один из врачей показал ему фотографию.

  Фабио Якобсен: «Я увидел только кровь. Выглядело так, будто кого-то сбили на дороге. Подумал тогда: «Что? Это же совсем не я».

 «Для большинства гонщиков это была первая гонка после перерыва. Я знал дорогу по прошлому году. Налево, направо, потом прямо до Катовице. Финишная черта там же, где и всегда  - на повороте под спуск. Помню, во время гонки я был в хорошем настроении. Помахал рукой моему товарищу по команде Юлиусу ван дер Бергу, который был в отрыве. Помню, как ехал последний километр, сидя за Давиде Баллерини и Флорианом Сенешалем. Это последнее, что я помню. Дальше – пустота».

  В то время как Фабио Якобсен ехал 1-й этап Тура Польши-2020, в тысяче километров его девушка Делоре со своими родителями смотрела гонку по телевизору на кухне: «Всегда нервничаю на последних десяти километрах, когда все начинают толкаться. В такой момент обычно отхожу от телевизора и занимаюсь чем-то  ещё, чтобы отвлечься, хотя продолжаю слушать, что происходит в гонке. В тот день поступила так же. Фабио был впереди и побеждал. Поэтому я побежала к телевизору. Видела его спринт, и как он отклонился в сторону. Ещё не осознала, что это он, как он влетел в барьеры. Всё случилось так быстро. В повторе увидела, как он врезается в мужчину и в финишные барьеры, как шлем слетает с его головы. Я поняла, что всё плохо. Позвонила врачу команды Ивану Ванмолю, но он сказал мне только, что Фабио без сознания. В Твиттере появлялись только ужасные сообщения. Ничего не могла делать, села возле телевизора и молилась, чтобы он не умер. Через полчаса начала паковать чемодан, чтобы ехать в Польшу. Позже вечером раздался звонок. Это был командный врач. Телефон продолжал звонить – я боялась  ответить. Очень боялась, что мне сообщат ужасное, что Фабио больше нет».

- Твоя жизнь была в опасности?

- Мой товарищ по команде Флориан бросил свой велосипед у ограждений и поспешил мне на помощь. Он увидел, как я лежу на камнях среди повалившихся барьеров, а вокруг всюду кровь. Люди застыли в шоке от моего вида и ничего не предпринимали.

  Флориан заметил, что я захлёбываюсь собственной кровью. Я не мог пошевелиться. В моих глазах он увидел панику. Машинально он слегка приподнял мне голову, чтобы кровь смогла вытечь у меня изо рта и горла. Позже он мне рассказал, что после этого я успокоился. Это всё, что он запомнил. На видеозаписи видно, что через мгновение он заплакал. Потом его долго мучили сомнения – правильно ли он поднял мою голову, понимая, что у меня мог быть повреждён позвоночник.

  В таком случае всё равно, что выбирать между чумой и холерой – он выбрал меньшее из зол. Мне также очень повезло, что врач команды UAE Team Emirates Дирк Теннер выскочил из технички, чтобы мне помочь. Он привык действовать как врач скорой помощи – контролировал ситуацию, пока не прилетел вертолёт спасателей.

- Получается, эти люди спасли тебе жизнь?

- Да. А также представитель UCI , в которого я врезался. Он снимал гонку, стоя за ограждениями и принял на себя удар, стал амортизатором. Если бы его там не было, я  со всего маху влетел бы в финишный барьер и, возможно, меня бы здесь сейчас не было.

- А что случилось с тем человеком?

- В целом он в порядке, у него были сломаны рёбра.

- По дороге в больницу тебя ввели в искусственную кому. Ты видел сны? Были галлюцинации?

- Ничего. Потерял два дня. В первую ночь они пять часов меня оперировали, а я находился на искусственной вентиляции лёгких. Первое воспоминание после падения –  три врача стоят у моей постели. В тот момент всё было в тумане.

  На следующий день ко мне пришли Делоре и мой папа. Из-за коронавируса на них были защитные костюмы и маски на лице. Команда организовала их перелёт из Польши. Вместе с ними прилетели моя мама, сестра, а также психолог команды Deceuninck-Quick Step. Когда они стояли передо мной в этих костюмах, я начал осознавать ситуацию.

  Я постучал по своему запястью, потому что хотел узнать время. Мне сказали: «Сейчас суббота, 4 часа». И только тогда я понял, что после падения прошло три дня, и что я лежу в палате интенсивной терапии в польской больнице, куда не положат с переломом ноги. Делоре принесла свой телефон, и я напечатал: «Скажи, что случилось. Они объяснили, что во время спринта я врезался в барьеры».

  Делоре: «Его лицо стало квадратным. Я смогла узнать только его брови и ресницы. Везде были швы и синяки. Ему побрили голову там, где был большой кровоподтёк на месте удара. Трубка отводила жидкость из мозга. Он не мог открыть рот. Потом я увидела, что у него нет зубов, осталась только половина нёба, пропала часть подбородка. Я могла заглянуть внутрь его носа».

- Мне было очень трудно дышать. Боялся, что задохнусь отчасти из-за трубки в горле, отчасти из-за ушиба лёгких. Мне давали кучу лекарств, чтобы я оставался в полусне. Сначала под их действием переставал чувствовать ноги, потом таз, потом руки, плечи, и, в конце концов, впадал в дремоту. Каждый раз мне казалось, что умираю. Так себя чувствовал не единожды, а пятьдесят, может, сотню раз. Это был настоящий страх смерти.

  Я паниковал, боролся за жизнь, старался дышать. Но эти усилия лишь ухудшали ситуацию. И чтобы меня успокоить, мне давали ещё больше лекарств, в результате я впадал в это состояние ещё чаще. Те дни были самыми долгими в моей жизни. Никогда ещё я так не мучился. Скорей согласился бы проехать три Вуэльты подряд, чем провести ещё день в палате интенсивной терапии.

- Тебе кто-нибудь объяснял, что происходит?

 - Нет. А я не мог спросить, может, ещё и потому, что я лежал как зомби. Как будто пришелец из другого мира. Но в то же время мог думать. Слышал и видел, что происходило вокруг меня. В соседней палате лежал ещё один пациент. Внезапно зазвучал сигнал тревоги, а потом стало тихо. И я услышал, как по коридору толкают алюминиевые носилки на колёсиках, которые используют, когда перевозят умерших в морг. Я понимал, что всё серьёзно. Люди здесь умирают. Знаете, ко мне дважды приходил священник, который за меня молился.

- Священник?

- Они спросили меня, можно ли ему присесть у моей кровати. Я просто кивнул. Я не религиозный человек, но подумал, что даже если это не сработает, вреда всё равно не будет. Если бы они прислали мне имама или буддиста, я бы тоже согласился. Я был в отчаянии, просто хотел остаться в живых.

- Что тебе говорил священник?

- Если честно, понятия не имею. Он читал книгу по-итальянски. Может, молился, чтобы я выжил. Всё, что я знаю, он договаривался для меня о месте на небесах.

- Когда ты понял, что выживешь?

- В понедельник, на третий день в палате. Тогда подумал, что если до сих пор не протянул ноги, то, наверное, этого не случится. Мне помог визит Ивана (врача команды). Он объяснил мне, что случилось, и в каком я состоянии. По его глазам, полным слёз, я понял, насколько всё было плохо.

- Давай пройдёмся по списку – как всё было плохо?

- Ушиб мозга. Перелом скулы. Перелом носа. Перелом и разрыв нёба. Выбито 10 зубов. Снесена часть подбородка и верхней челюсти. Порезы на лице. Большая рана на ушной раковине. Перелом большого пальца руки. Ушиб плеча. Ушиб лёгкого.  Нерв гортани принял на себя удар. Сильный ушиб ягодиц. Первый удар пришёлся на лицо, потом я врезался задом в того человека. Мне повезло, что у меня большой зад. Но также он стал моим слабым местом, потому что в первую неделю в больнице у меня образовались большие пролежни. Потом четыре недели не мог сидеть. В Польше не мог говорить. Лучше стало только, когда меня перевезли в Лейден, где поставили другую канюлю (трубку).

- Твоё лицо замечательно зажило.

- Да, выглядит неплохо. У меня всё ещё что-то наподобие заячьей губы, там, где ударился о рекламный щит, и нос выглядит так, будто я только что боролся с Майком Тайсоном. Большинство повреждений внутри. Костная ткань исчезла, внутри всё – рубцы. Только в нёбе у меня восемьдесят швов. Они взяли костную ткань из бедра и восстановили подбородок. В феврале снова будет операция. В челюсти вставили импланты, чтобы восстановить зубы, но этот процесс требует времени. Следующей осенью я снова буду с зубами.

- Ты почти бесстрастно об этом говоришь.

- Я достаточно спокойный человек. К тому же меня не слишком волнует, как всё выглядит. Врачи могли бы больше поработать над моим носом, чтобы сделать его красивее, но тогда внутри появилось бы больше рубцовой ткани. А я не хочу, потому что это может затруднить дыхание.

- Ты снова вернулся на велосипед?

- Сейчас да. Но понадобилось время. Первые восемь недель я провёл в затемнённой комнате. Без телефона, без телевизора. Делоре приходилось умывать меня. Я настолько уставал, вставая с кровати, чтобы позавтракать, что потом сразу засыпал на диване. Мог пить только смузи и высококалорийный шоколадный напиток из больницы.

  Помню, как в конце первой недели дома заказал пиццу. Чтобы проглотить один кусочек, мне понадобилось 10 минут. Это нелёгкая задача, когда отсутствует половина зубов. Процесс шёл в такой последовательности: сначала мне стало лучше, потом снова стал обычным человеком, а теперь посмотрим, смогу ли снова стать велогонщиком.

  Я на той стадии, когда могу выезжать два часа каждый день на скорости выезда за кофе. Спринт ещё не тренировал. Но у меня есть график, в тренировочном лагере я буду с командой. Несколько недель назад меня навестили несколько товарищей по команде, мы вместе проехались на велосипедах. Ехали не слишком быстро, может, километров тридцать в час, но я был в эйфории. Как будто это были Елисейские Поля на финальном этапе Тура.

  Этот выезд заставил меня осознать, как я люблю свою работу, как сильно люблю ездить на велосипеде. Врачи и тренер не обозначают дату возвращения. Они сказали, чтобы я не торопил события, двигался постепенно. Лично я надеюсь, что буду готов к действиям, когда в марте начнётся сезон. Но если смотреть реально, возможно, это будет август. Разве не потрясающе, если я смогу снова бороться за большие призы всего через год после падения?

- Ты когда-нибудь сомневался, сможешь ли вернуться? Физически возможно снова выступать на самом высоком уровне?

- Думаю, да. Пока не обнаружилось ничего, что может ограничивать моё выступление. Надеюсь, смогу. Но всё же удар по телу был сильным, есть вероятность, что я не смогу выдавать 100%, но пока не попробую, не узнаю. Нерв в гортани, кажется, полностью восстановился. Это  важно, потому что голосовые связки должны двигаться, когда дышу. Но что, если вылечусь только на 98%, а не на 100? Когда крутишь педали ради удовольствия, разницы нет, но что будет, если участвуешь в спринте на уровне Мирового тура?

- А как насчёт психологической стороны? Хватит ли смелости снова участвовать в спринте?

- Думаю, да, но не узнаю наверняка, пока не окажусь в гуще группового спринта. Моё преимущество в том, что я не помню самого падения. Мне ничего не снится, не боюсь упасть с велосипеда. И напоминаю себе, что такие серьёзные падения, как моё, по статистике, случаются не так часто. В лотерею два раза подряд не выигрывают, правда? Если хочу вернуться, мне придётся приложить все силы. Спринтер, который слишком сильно тормозит, никогда не победит в гонках.

- Ты посмотрел видеозапись падения?

- Да, посмотрел, и очень быстро, когда лежал в реанимации в Польше.

- Как оцениваешь действия Дилана Груневегена?

- Всё совершенно очевидно. Дилан отклонился от своей линии, перекрыл мне «дверь», когда я его проходил. Думаю, это все видели. Если бы чуть быстрее закрыл просвет, я бы смог затормозить. Если бы он сделал это чуть позже, я бы находился впереди него. А в данном случае всё пошло не так. Мне некуда было деваться. Думаю, в тот момент мы  набрали 84 км/ч, на такой скорости почти нет времени отреагировать.

- Ты возлагаешь на него вину?

- Да, до известной степени. Я не настолько широких взглядов, чтобы утверждать, что не виню его. Но ещё больше я полон сожаления – за себя, за него, за наши команды. Мы были двумя лучшими спринтерами Нидерландов и в числе лучших в мире. Весь год обменивались местами – то он выиграет, то я. Оба должны были ехать Джиро д’Италия. Мы начали дуэль, которая могла длиться очень долго. Такие дуэли составляют сущность велоспорта. Мы были актёрами, и нам за это платили.

  Я с огромным нетерпением предвкушал борьбу с ним. И потом случилось такое на Туре Польши. При всём уважении, мне сложно понять, почему он это сделал. Не видел меня? Слишком рисковал? Хотел выиграть любой ценой? Он знал, что будет быстрый финиш, понимал все риски. Для меня спринт – больше, чем увидеть знак 200 м до финиша и просто спуртовать. Спринт  - большее, чем молотить по педалям как сумасшедший. Он должен был учитывать последствия. Мы люди, а не животные. Это спорт, а не война любыми средствами.

- Вы общались?

- Он прислал мне сообщение, спрашивал, как я. Я ответил. Не так давно он спросил, можем ли мы встретиться. Я могу понять, что у него на душе тяжело, что он ищет облегчения. Но я не готов. Прежде всего, хочу больше понять, как проходит моё восстановление.

  Чем лучше я буду чувствовать, тем лучше для него. Он этого не хотел. И он получил тонну чуши от анонимов за клавиатурами, которые нелепы. Я искренне надеюсь, что скоро он сможет делать то, в чём хорош, - спринтовать, и что мы сможем оставить всё случившееся позади.

- UCI отстранили его на 9 месяцев. Ты согласен с таким наказанием?

- 9 месяцев – очень долго. Но если вычесть межсезонье, то это месяц или два. Надо помнить, что таким опасным спринтом он ставит под угрозу чьи-то жизни. Этот вопрос надо проработать в велосипедной индустрии. Нам надо покончить со спринтом в стиле камикадзе, когда не принимаются во внимание другие велогонщики. Пусть этот инцидент послужит прецедентом, и следующий, кто кого-то оттолкнёт, получит, по меньшей мере, полгода.

  Жюри должны более жёстко реагировать. Нынешние правила часто непоследовательны. Дилана самого толкали к барьерам, и виновный не получал наказания. Поэтому он знает, каково это. А он сам закрыл просвет Оливеру Насену в 2016 году на Eurometropole Tour. И тоже не был наказан. Жюри, бездействуя в таких инцидентах, сигнализирует, что можно вытворять подобное. И это укореняется в головах гонщиков. С другой стороны, после случая в 2016 году Дилан сам мог подумать: «Фух, пронесло. Больше не дам такому случиться. В следующий раз буду придерживаться своей линии».

  Но я хочу прояснить – мои травмы были вызваны также высокой скоростью и барьерами. Барьеры не сдержали моего падения, они просто сложились. Расследование, которое сейчас ведётся, выяснит, правильно ли были собраны барьеры. Если обратите внимание, то заметите, что многие типы ограждений имеют высовывающиеся ножки, и что в рядах ограждений встречаются просветы.

- Твоё падение, кажется, должно стать толчком к действую - для гонщиков, команд, даже для UCI. Станет ли оно через несколько лет поворотной точкой, когда, наконец, во внимание начнёт приниматься безопасность гонщиков?

- Надеюсь на это. UCI должен больше внимания уделить этой проблеме. Опасные финиши, как на Туре Польши, надо запретить. Скажу за себя – теперь я не буду присоединяться к общему спринту, если с ограждениями не всё в порядке.

- Ты прошёл все круги ада в больнице, выбыл из гонок на долгое время, твоя карьера может быть под угрозой. Кто будет платить за ущерб?

- Это сложно. Я не юрист, моё мнение – несколько сторон могут взять на себя ответственность. Это Дилан, его наниматель – команда Jumbo-Visma, организаторы Тура Польши и UCI. Если я смогу вернуться на самый высокий уровень, то ситуация окажется сравнительно неплохой.

  Но что, если я не смогу снова выступать? Мой текущий контракт с командой Deceuninck-Quick Step действует до конца 2021 года. Если я не буду выступать в этот период, всё может закончиться. Никто не захочет брать с трудом передвигающегося гонщика, который боится спринта. Мне не будут платить зарплату только потому, что им меня жаль.

  Да, есть сценарий, что я больше не смогу быть велогонщиком после этого года, что мне придётся идти работать на какой-нибудь завод. В такой работе нет ничего плохого, но разговор пойдёт уже о других деньгах и других перспективах, о моём будущем, будущем Делоре и, возможно, будущем наших детей. Поэтому я отношусь к этому делу не легкомысленно. В случае если дела пойдут плохо, это своего рода моё последнее средство спасения. Будет нечестно, если у меня всё пойдёт кувырком из-за чьих-то действий и обстоятельств вне моего контроля.

- Такие дела могут разбираться годами.

- Да, особенно в моём случае, так как вовлечена Польша и UCI. Но это не означает, что не надо ничего предпринимать. С Диланом и Jumbo-Visma может решиться немного легче, потому что это Нидерланды. Но я не сужусь, чтобы получить как можно больше, дело в ответственности. Есть другие решения. Я точно не знаю, как и что. В команде Deceuninck-Quick Step чувствую себя как дома, у меня совершенно нет намерения уходить. Но кто знает, может, в Jumbo-Visma скажут: «Давайте предложим ему контракт, не важно, вернётся он или нет». Это тоже способ взять на себя ответственность. В этом случае мы с Диланом окажемся в одной команде, и я позволю ему развозить меня в спринте, хаха!

- Падение как-то изменило тебя? Появился другой взгляд на жизнь после того, когда ты оказался на волосок от смерти?

- Лёжа в реанимации, я радовался своей удаче, благословлял судьбу. Всякий раз, когда ко мне приходили Делоре и родители, по моим щекам текли слёзы. Я думал о своих любимых людях. Мои родители, девушка, друзья, кузены, люди, волновавшиеся обо мне. Врачи, медсёстры, все, кто меня лечил. Когда проходишь через подобное, всё, что окружает, становится особенным. Отношения, которые обычно принимаешь как должное, превращаются в исключительные. Осознаёшь, что всё конечно и может вот так оборваться.

  Мы с Делоре планировали переехать в Монако. Как только мне вынули канюлю, первое, что сказал ей, когда смог говорить, что мы никуда не будем переезжать. Я хочу остаться рядом с родителями, сестрой, родственниками, друзьями. Хочу навещать бабушку и дедушку, когда бы ни захотел. Мои отношения с Делоре стали ещё лучше, после того, как мы вместе прошли через это испытание. В каком-то смысле они освободились от каких-бы то ни было условий.

Делоре: «Я так счастлива, что он жив. Что просыпается каждое утро».

Фабио: «И я тоже, я тоже счастлив».